Совпадения случайны (СИ) - Алешина Маргарита

Всякие слова теряют смысл, когда входная дверь распахивается и на пороге появляется…

Нет, не Антонина Петровна.

Передо мной стоит женщина… в чёрном.

Глава 78

— Екатерина? — спрашивает женщина. Чёрная водолазка под горло делает её лицо фарфорово-бледным.

— Н-нет… — отвечаю растерянно.

— Ох, простите, я ждала покупателя… Квартиру продаю, — поясняет она, обнимая себя за плечи. — Чем обязана?

— Я к Антонине Петровне…

Женщина в изумлении выгибает аккуратно выщипанные брови. "Ты кто?" — говорит её взгляд. Представляюсь:

— Меня зовут Даша… Соколова… Я жила этажом выше… — указываю пальцем в потолок.

— Да, да, кажется, я понимаю… — кивает. — Постой! Соколова… Эту фамилию я видела на квитанциях! — смотрит встревоженно. — Если ты пришла за бумагами, прости. Их больше нет. Не думала, что за ними кто-то явится. Я готовила квартиру к продаже и выбросила всё лишнее.

— О, нет! — спешу успокоить собеседницу. — Мне ничего не нужно. Я зашла, повидать Антонину Петровну. Узнать, как у неё дела?

— Антонина Петровна умерла четыре дня назад… — говорит женщина. — Я её дочь. Настя.

Что?

Эти слова вгрызаются в самое сердце. Горло перехватывает от спазма. Я не знаю, из-за чего именно перестаю дышать. Из-за того что Антонины Петровны больше нет, или из-за того что передо мной стоит её дочь Настя.

Я внимательно вглядываюсь в усталое вытянутое лицо. В светлой коже, в тёмных кругах под глазами, в печальном взгляде, в сухих заострённых чертах, в русых корнях волос, окрашенных шоколадом, угадывается сходство матери и дочери.

Шепчу хрипло:

— Она говорила, что…

— Что? — Настя обрывает меня на полуслове. — Что у неё нет детей? Или что муж-козлина отнял у неё младенца и сбежал к молодой любовнице?

— И что жила она в нищите и потому не стала бороться за ребёнка… — добавляю я.

— Чудесно, — горько усмехается Настя. — А как мой отец стоял перед ней на коленях и умолял, не бросать его, она не рассказывала? А как бабушка плакала и просила её вернуться в семью, она не рассказывала?

Я верчу головой. Ответ отрицательный.

— Всё было наоборот, — говорит Настя. — Это моя мать сбежала к молодому любовнику в его квартиру с видом на Центральный парк. Она хотела лёгкой жизни и свободы, а не обоссанных пелёнок и детских болячек. Несколько лет мама жила в своё удовольствие, а потом этот хмырь её кинул. И она осталась одна, свободная, с квартирой и с долгами до жопы. Тогда-то она и вспомнила о нас с папой. Но отец к тому времени уже на другой женился, и вернуться ей было некуда. Папа за всю жизнь слова плохого о матери не сказал. И бабушка тоже. Для них она так и осталась Тонечкой, милой девочкой в цветном сарафанчике с Химзаводской улицы…

Спасаясь от сквозняка, Настя переступает порог и прикрывает за собой дверь.

— Мама сама меня нашла и всю правду о себе рассказала, — продолжает женщина. — Позвонила четыре дня назад и выложила всё, как было. И про любовника молодого, и про чувство вины, которое её ко мне не пускало, и про тебя. Я, говорит, девочку соседскую опекаю, прощения у Бога вымаливаю. В гости к себе позвала. Я тем же вечером к ней приехала, но застала только взгляд безжизненный в потолок и бригаду скорой помощи. Сердце… Врачи сказали, мол, переживала много. Ага… Лгала много! Потому и померла… — Настя рвано вздыхает и единожды хлопает в ладоши, — всё, хватит о матери! Нет её больше.

Женщина замолкает, и я молчу.

В голове крутится одна только мысль:

"Никому. Нельзя. Доверять."

Даже Антонина Петровна, милая женщина, заслуженный педагог, светлая голова, лгала мне так искусно, что я поверила.

— А я решила, что это моя вина… — думаю вслух. — Я ушла от неё в тот вечер и даже не обернулась. Она меня отпускать не хотела, переживала, у окна стояла. А я даже позвонить ей не могла. Так получилось. Но Антонина Петровна оказалась права. Не нужно было мне ехать на Садовую. Нет там никого. Хотя нет! Я видела свет в окне… Или мне показалось… Баба Варя сказала, там никто не живёт.

Сомневаюсь, что Настя разбирает поток моих мыслей, я говорю сбивчиво, всё подряд, перескакиваю с пятого на десятое. Но она выхватывает из контекста нужное и резко обрывает меня:

— Говоришь, Баба Варя сказала? А если баба Варя лжёт?

Я смотрю на неё, хлопаю глазами и молчу.

— Что глядишь? — ухмыляется Настя. — Задумалась?

Блин… А ведь она права…

— Никому нельзя доверять, Даша! — говорит Настя, в точности повторяя мою мысль. — Все могут лгать. Или преследуя свою выгоду. Или потому что им так удобно. Или потому что боятся. Или потому что их попросили солгать. Я могу продолжать до бесконечности, — Настя опять обнимает себя за плечи. — Я не совсем понимаю, о чём ты говоришь, но… — она наклоняется ко мне, словно хочет поведать страшную тайну, и вполголоса говорит, — если ты откуда-то ушла, что-то не сделала, потому что поверила чьим-то словам, вернись и ещё раз попробуй!

Я послушно киваю. Я согласна с ней.

У меня перед глазами стоит облезлое окно и свет, горящий в нём. За одиннадцать дней моего заточения у Карасёва я успела себя убедить, что в ту ночь на Садовой я ничего не видела. Мы с Толиком ехали на скорости, я могла обсчитаться этажом, и вообще, возможно, это был просто отблеск луны на чёрном стекле.

Но теперь я вновь уверена, что видела в том окне электрический свет. И я полна решимости. Пусть мне опять суждено ошибиться, пусть окажется, что всё-таки баба Варя права, и в квартире никто не живёт, я поеду на Садовую и ещё раз постучу в её дверь…

Глава 79

На этом мы прощаемся. Время поджимает. Светка ждёт меня внизу и наверняка уже превратилась в сосульку, прыгает там у подъезда и матерится на французском.

Я благодарю Настю за мудрый совет, ещё раз соболезную её утрате и бегу вниз по ступеням.

Подруга караулит мой чемодан под козырьком второго подъезда. Она замёрзшая и злая. Переминается с ноги на ногу и, завидев меня, набрасывается с воплями:

— Ну, наконец-то, блин! Ты где была? Почему так долго!

— Прости. Задержалась, — говорю я, подбегая. Поехали скорей!

— Куда?

— На Садовую! Оставлю у тебя свой багаж! — подхватываю чемодан и киваю в сторону автобусной остановки. — Мне надо кое с чем разобраться…

— О, ладно! — соглашается Светка. — Я и сама собиралась позвать тебя к себе! Хочу познакомить тебя кое с кем…

Я слишком занята своими мыслями и не заостряю внимания на последней фразе.

А зря…

Потому что уже через сорок минут, оказавшись на пороге её квартиры, я буду жалеть, что пропустила эти слова мимо ушей.

Но это случится через сорок минут. А пока мы качаемся в полупустом троллейбусе, рисуем ногтями узоры на замёрзшем стекле и болтаем о разном.

Она спрашивает, почему я больше не живу на Центральной, и я рассказываю ей всё. Про чужую квартиру и Лару, про стопку квитанций с бабушкиной подписью и про найденный ключ от Садовой, про посылки от матери и про Полянского. Чего уж там, пусть знает.

Светка хлопает густо накрашенными ресницами и периодически издаёт нечленораздельное: "О, оу, оё…" и "Ни фига себе!"

— Почему сразу не рассказала? — спрашивает она. — Это же капец!

Что ей ответить? Не хотела ранить её нежную душу? Стыдилась? Была не готова говорить об этом? Не знаю… Не рассказала и всё.

Потом мы едем молча и через растаявшие пятнышки на окнах любуемся зимой.

— Дашка, ты прости меня за нашу последнюю встречу! Ладно? — будто между прочим говорит Светка. — Я наговорила тебе всякого, хотя сама была не права. Не знаю, как я вообще могла так поступить с мамой. Просто Женька казался мне таким красавчиком, таким взрослым, таким опытным. Любопытно мне стало, какой он, ну… в этом смысле. К тому же он так мне улыбался, шутил, подмигивал. Не устояла я, понимаешь?

Не понимаю… Но сейчас не хочу развивать эту тему.