Что за девушка - Алисса Шайнмел

но запускаю ногти в кожу бедер через ткань. Пальцы чувствуют шрам со Дня святого Валентина, — интересно, как сильно нужно нажать, чтобы рана открылась? Интересно, люди вокруг понимают, что я делаю? Но тут я осознаю, что — в кои-то веки мне не очень сложно в это поверить — на меня никто не смотрит.

Все скандируют. Голоса такие громкие, что я не сразу различаю слова:

«Скажем нет насилию! Скажем нет насилию! Скажем нет насилию!»

На акциях протеста всегда шумно. Однажды, когда мне было тринадцать, на демонстрации в городе (если честно, не помню, по какому поводу) кто-то поставил пару колонок прямо возле нас с родителями и включил музыку, так громко, что от вибраций под ногами тряслась земля. Потом этот человек достал громкоговоритель и присоединился к скандированию. Родители не заметили, когда я замолчала. Я не слышала ничего, кроме музыки и голоса того мужчины, и мне было страшно. Что, если бы приехала полиция, а я не услышала сирен? Что, если бы этот мужчина был не на нашей стороне и влился в толпу только для того, чтобы взорвать бомбу, открыть по нам огонь, начать драку? Или включил музыку так громко, чтобы заглушить крики, если начнется контрпротест?

Сейчас я ощущаю себя так же, как тогда, хотя нет никакой музыки и никто не кричит в громкоговоритель. Несмотря на то, что протестуют против насилия, голоса звучат угрожающе. Кажется, что кто-то в толпе может выступить против нас. В конце концов, Майк тоже там.

Но Майк так легко не расколется. Майя была права, он сегодня пришел, потому что знал, какое впечатление это произведет. Было бы странно оставаться дома, утверждая, что это Хайрам бил Майю. Майк притворяется жертвой и героем одновременно, — несмотря на то, что Майя ему изменила, несмотря на то, что она его обвинила, он все равно считает, что она не заслуживает боли.

Но почему мне все равно так страшно? Почему руки так дрожат, что их не успокоить, даже вонзив неровные ногти в кожу? Почему так колотится сердце? Почему я не могу открыть рот и присоединиться к хору голосов? Почему мой короткий хвостик как будто весит тысячу тонн? Почему мне хочется заплакать, убежать, спрятаться? Боже, что со мной происходит?

Почему мне не вздохнуть?

МАЙЯ

Я не знала, что все договорились одеться в розовое. Наверное, нужно сосредоточиться на чем-то другом, на чем-то поважнее, но у меня в голове только одна мысль: я неправильно одета. Я всегда одета так, как нужно. Я даже поставила сегодня будильник пораньше, чтобы было больше времени подобрать одежду, но вот я здесь, и я одета неправильно. Вчера вечером у Кайла Эрика сказала, что нашла розовую футболку и готова протестовать, — я должна была понять, о чем она. Но я не поняла, и теперь на мне красное и белое. Цвета академии Норт-Бэй — на случай, если забег не отложится из-за демонстрации. Мне хотелось показать: что бы ни случилось, я буду поддерживать школу. Буду болеть за нашу команду.

Я иду по парковке к треку. Когда я утром попросила у мамы машину, она предложила пойти со мной, но я отказалась, объяснив, что хочу справиться сама. Это не совсем правда: не то чтобы мне нужно быть одной, просто не хотелось весь день уверять маму, что все в порядке, предлагать ей носовой платок, чтобы она утерла слезы.

Демонстранты морем розового идут по овальному треку с табличками, скандируют что-то, мне не расслышать.

Я вижу Майка до того, как он замечает меня. Стоит прямо посреди толпы, но молчит. Я смотрю, как гуляет его кадык, когда он сглатывает. Его руки сжимаются в кулаки, разжимаются. Он сохраняет энергию для соревнований. Он ждет возможности побежать.

Майк глазами обегает толпу, как будто кого-то ищет. Потом находит меня и задерживает взгляд, продолжая идти со всеми. Толпа медленно шествует по треку, очень медленно — наверняка для него это тяжело. Он кивает мне, и я понимаю, что он ждет не забега.

Он ждет меня.

Сердце начинает колотиться, как вчера, когда мы остались наедине. Я отвожу взгляд от Майка и поворачиваюсь к парковке. Там, в дальнем конце, виднеется коричневая машина Хайрама. Хайрам стоит, облокотившись об нее, выказывая поддержку несмотря на то, что думают о нем все протестующие — ну, по крайней мере, некоторые. Отсюда мне не видно выражения его лица, но я представляю, что он тоже на меня смотрит. Может, он тоже кивает, но не так, как Майк. Его кивок выражает поддержку, а не ожидание. Конечно, Хайрам не знает, о чем меня попросил Майк, но, думаю, даже это не помешало бы ему прийти.

Мое сердцебиение замедляется, постепенно приходит в норму.

Хайрам никогда не делал мне больно.

Хайрам, мой тайный друг. Но теперь все о нем знают. Майк о нем знает.

Майку все равно, что было между мной и Хайрамом. Он говорит, что простит меня. Майк не знает, что я первая поцеловала Хайрама, а не наоборот. Я хотела узнать, каково это — поцеловать такого парня, как Хайрам, того, кто пускал меня к себе в машину каждый день и никогда ничего не просил взамен.

Я думала, что Майк не вел себя агрессивно в этом смысле, но, может, ошибалась. Потому что он никогда не спрашивал — ни когда в первый раз запустил руки мне под футболку, под джинсы, ни когда в первый раз расстегнул мой лифчик, ни когда переводил поцелуи с одного места на другое. Как будто я все ему разрешила, как только согласилась на первое свидание. Не знаю, остановила бы я его или нет, если бы он меня спросил, — я тоже хотела быть с ним. Но, может, ему все равно стоило это сделать. Хотя бы раз.

Сейчас я стою на полоске травы между парковкой и треком и мне приходит в голову, что моя дружба с Хайрамом — единственная, на которую не влиял Майк. Я проводила время с Майком, но это не мешало мне проводить время с Хайрамом, потому что Майк просто не знал о том, что я вообще провожу время с Хайрамом.

Я сказала Джуни, что Майк хотел все время быть вместе, как можно чаще. Я прижимаю пальцы к вискам. Может, он действительно мешал мне общаться с Джуни, чтобы я не могла ей обо всем рассказать.

Я закрываю глаза, вспоминая, как вечерами сидела рядом с Майком, болела за его любимую