По следу Саламандры - Глеб Сердитый

И на столе перед каждым появилось по третьему бокалу.

— Одиннадцать лун, сэр, — это одиннадцать трехмерных срезов…

— Проекций?

— Ага, их… Одной и той же четырехмерной луны. Но вот какая незадача. Раз во много тысяч зодиаков, уж не знаю я, каким маневром это выходит, — тут последовал характерный флотский жест двумя руками, обозначающий что–то вроде маневра «поворот вдруг», — но что–то такое совпадает в небесной машинерии! И тогда соседи наши могут бывать у нас в гостях. И бывают, если приходится оказаться в каком–то тайном месте в заветный миг. Дух захватывает от мысли, что можно очутиться в мире, где все как у нас, да не так. Интерес забирает, любопытство гложет, сэр. Да только бы погостить, подивиться и вернуться, а?

— Заманчивая перспектива для пытливого ума, — согласился действительный член Общества естествоиспытателей.

— А возврат не всегда удается. Ход в одну сторону. Только вот говорят, кое–кто не только бывал, но и возвращался, да не в день одиннадцати лун, а в простой год. Сэр Томас Сигмунд Моор вроде как бывал в ином мире и книжку написал про то. Не доводилось ли читать?

— Доводилось. Но что–то я не понимаю, в чем связь гипотезы, что вы излагаете мне, с чудовищным катаклизмом, который описан в известной нам обоим рукописи. Извольте ближе к этой теме.

— Да, простите великодушно, сэр. Мы вот к той самой теме и пришли уже. Леди Грея Дориана пела в одной балладе очень точно об этом. — Здоровяк наморщил лоб, замычал…

Мелодию он вспомнил, но не смог воспроизвести, а слова метались под поверхностью памяти, но не складывались в строки. Он оставил попытку вспомнить балладу.

— Там слова еще есть… про вереницу бестий, что бегут из одного мира в другой в поисках своего, только им ясного счастья. А за ними гонится что–то жуткое. И всякий раз настигает, едва они начнут обживаться в новом мире. И вот они вечно скитаются, вечно ищут. А как оно их настигнет, значит, так миру всему и пропадать. Жуть как забирает эта баллада. Они–то покоя ищут, а другим всем беду несут. Да…

— Поэтические образы, — снисходительно улыбнулся сэр Реджинальд, — даются вам явно хуже, чем наглядная математика пространств.

— Правда ваша…

— Ну, так вернемся же к математике и к пророчеству. Как они сопрягаются?

— Видите ли, когда одиннадцать лун выстраиваются в линию то измерение, непонятное нам, то, что вглубь, как я по простоте его представляю, становится самым важным…

— Не понимаю, как одно из измерений может стать важнее иного?

— Ну; это просто, сэр. Вот едете вы в дилижансе. Одно измерение для вас важнее иных, Ни высь, ни ширь вас не волнуют. Гораздо важнее для вас длина пути. А вот, извольте, встретится вам другой дилижанс, и уже иное измерение вам куда жизненно важнее — достаточна ли ширина дороги разъехаться? А строим ли дом, или башню, а то и мачту — так тут уж высь — самое наиглавнейшее измерение. Иначе не смогу рассказать, и не просите. Говорю, как понимаю.

— Хорошо, вижу, трех порций нам недостанет, чтобы с этим разобраться. Так для кого же становится наиважнейшим четвертое измерение?

— Для древних богов, сэр, чудищ из глубины. Если не боязно вам слышать будет, то я скажу, как мы по–морскому называем верховного из них.

— И как же? — насторожился действительный член Общества естествоиспытателей, потому что уже знал ответ.

— Беккракер…

С силой, придавленный ветром, хлопнул ставень, свет померк, ибо сквозняк, пронесшийся, как демон, качнул газовое пламя в настенных рожках.

— Беккракер?

— Да, сэр.

— А что он такое? Чем конкретно может грозить нам визит этого нечто? Оно живое? Или оно есть природный катаклизм? Эпидемия? Катастрофа? Или все, вместе взятое?

— Горазды вы вопросы задавать, сударь. И ведь как выходит? А? На один попробуешь ответить, а сам — глядь, упустил что–то. И вроде сказал верно, а сам понимать перестал. Это так же трудно, как рассказывать, что чувствуешь, да не простые какие штуки, вроде тепла или холода, а чувство, простым словом не объяснимое, как страх неизвестного, ощущение тайны или, скажем, любовь. Начнешь разъяснять, а там вроде и не туда ушел, про другое как бы начал говорить, прислушаешься к себе, а чувство изменилось. Не превратилось в другое, а выскользнуло как–тo, как змея–рыба, которую ухватить не за что. И ответить на один вопрос нельзя без ответа на все другие и еще многие, которые не заданы.

— Но ты, дружок, уж как–то обрисуй мне, что ты думаешь?

— Вот у клиента моего проще все. На все есть ответы, даже на вопросы не заданные. Всему цена назначена. А чему нет, так и не стоит оно того, чтобы оценивать. Легко ему с таким мерилом. Великого ума и многих знаний человек, аж жутко делается.

— Вижу, этот субъект имеет на вас определенное влияние.

— Пожалуй.

— Сильное влияние, я бы сказал.

— Не мне судить.

— А мне не слишком интересно мнение человека, который полагает, что знает всему цену. Мне интереснее ваше суждение.

— Да что я–то? Я же ведь, как понял то, что мне объяснили… — смутился Пелдюк. — Но раз вам так важно, как вы говорите, мое скудное разумение, то скажу по–простому. Беккракер — не живой и не мертвый, не злой и не добрый, не принадлежащий никакому миру, не божество и не бестия. Он… как бы это сказать? Он — ошибка! Чудовищная, досадная, смертельная ошибка, которая стремится во времена и пространства и ширит себя, растет, пожирает.

— Ошибка… — эхом повторил лендлорд. — Чья?

— Не ведомо сие. Но очень давняя, непоправимая ошибка.

— Может быть, наказание? — спросил робко, с затаенной надеждой лендлорд.

Наказание кому–то за что–то, справедливое или нет, неравноценное преступлению или искупающее вину… Это понятно и отвратимо, избегаемо, изучаемо, в конце концов…

Сэр Реджинальд вновь почувствовал немыслимый, животный страх.

Ошибка заведомо не поддается изучению, не допускает возможности избежать ее последствий, до тех нор пока они не произошли. Ошибку может исправить только тот, кто ее допустил, или его учитель. А тот, кто является частью задачи, в которой ошибка допущена, не может ничего сделать.

Простота рассуждений бывшего моряка уничтожала самое чувство справедливости. Она и была будто бы неотвратимой аксиологической катастрофой.

— Нет, сэр, — сказал Пелдюк, — может, я все не так, как надо, понимаю, а объяснить и более того не умею — как не умею ту музыку, что слышу в голове, спеть. Но не наказание. Ошибка. И больше никакого другого слова. Ни–ка–ко–го…

— Вот значит как… — пробормотал библиотекарь. — А отчего же этот день именно сегодня и чем все обернется? Я читал рукопись. Но принял ее за странное и жуткое иносказание.

— Вы уж не гневайтесь на меня за прямоту, но я скажу вам так, что с образованными людьми часто это бывает…

— Что именно?

— Вам ловчее видеть сложное в простом, — развел руками частный сыщик. — А дело–то так обстоит, что все проще некуда. Знавал я того человека, что тетрадку исписал. Старый он уже был тогда, и с головой не дружил уже, но я уразумел, что все так и произойдет, как он написал. Прямо так и будет…

В этот момент достойный лендлорд заметил, что их разговор внимательно слушает господин у стойки, одетый в дорогой, но помятый и несколько перепачканный дафлкот.

Мидсаммернайт указал на слушателя взглядом. Сыщик насторожился. Смерил незнакомца взглядом.

— Не ваш ли это таинственный клиент? — поинтересовался библиотекарь.

— Нет, ни в коем случае!

Он собирался было подняться, но незнакомец в дафлкоте опередил его, стремительно приблизившись к их столику и заговорив с полупоклоном, какой подобает человеку, занимающему значительное положение в обществе.

— Я прошу милостиво извинить меня за то, что невольно подслушал часть вашего разговора, — сказал он каким–то неуловимо знакомым голосом.

Сэр Реджинальд величественно кивнул и жестом предложил садиться. Но незнакомец, в свою очередь, сделал отрицательный жест.

— Одиннадцать лун, не так ли? — с невероятно знакомой, какой–то ненатуральной улыбкой поинтересовался он. — Так это не сегодня.

— Вы знакомы с этим пророчеством?

— Немного. Но достаточно, чтобы ориентироваться в вопросе. Фрагмент древней легенды, насколько я могу судить, вырван из контекста. Эпос времен Песни. Невинная, по сути своей, страшилка, способная смутить и даже напугать.

— Вы не могли бы развить, так сказать, свою мысль?

— Приход Песни Исхода в одиннадцать лун предсказывали многократно, приурочивая к стихийным бедствиям, войнам, неурожаям, окончанию нескольких друидских циклов одновременно, но… Но пророчество ни разу не сбывалось. И вот опять грядет похожий на предсказанные события цикл. Но это еще не скоро. Поверьте.

— Вижу, вы действительно занимались этим вопросом. — Сэр Реджинальд нетерпеливо потер руки. — Все это меня очень интересует.

— К сожалению теперь мне нужно удалиться, — сказал Хайд, — но вот что скажу на прощание… Если вы обладаете каким–то документом, рукописью может быть, то берегите его. Очень многие горячие головы много отдали бы, чтобы им завладеть. Это может внести в Мир смуту и беспокойство.