Необыкновенная жизнь обыкновенного человека. Книга 2, том 2 - Борис Яковлевич Алексин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
На это дело ушло около трёх месяцев, и в июне 1927 года Алёшкина вызвали во Владивосток на бюро обкома. Решение вопроса о его принятии в кандидаты партии заняло всего несколько минут: инструктор обкома, который готовил его дело, в нескольких словах рассказал биографию Бориса, зачитал список лиц, давших рекомендации, подчеркнул, что один из рекомендовавших – секретарь райкома партии, и высказал предложение об утверждении решения бюро райкома. Затем один из членов бюро спросил:
– Ваш отец, Яков Матвеевич Алёшкин – в прошлом офицер?
– Да, – ответил Борис, – но теперь он командир Красной армии.
Спрашивавший улыбнулся, и, обернувшись к другим членам бюро, сказал:
– Я этого Алёшкина хорошо знаю, он был у нас связным в партизанских отрядах Сучана. Думаю, что его сын не уронит звания большевика.
После этого другой член бюро спросил Бориса о II съезде партии, о III съезде РКСМ, о речи Ленина на нём и о докладе И. В. Сталина по вопросу правой опасности в партии. К своей радости, все эти вопросы Борис знал и потому сумел ответить на них вполне удовлетворительно.
После краткого совещания секретарь обкома Костя Пшеничный (как ласкательно его звали почти все) – сподвижник Лазо и Суханова, встал, пожал Борису руку и сказал:
– Что же, товарищ Алёшкин, поздравляем вас с вступлением в ряды ВКП(б), надеемся, что вы оправдаете наше доверие. Кандидатскую карточку получите завтра, зайдите за ней в общий отдел. До свидания!
Не помня под собою ног от радости, Борис выскочил из здания обкома на улицу. Конечно, он сейчас же отправился в кинотеатр «Художественный», затем долго гулял по саду Буфф, вновь смотрел кино и, наконец, поздно вечером отправился на ночлег в так называемое учительское общежитие, располагавшееся в районе Мальцевского базара. Для ночлега в этом общежитии ему выдали записку от общего отдела обкома. Состояло оно из нескольких комнат в каком-то большом, похожем на казарму, здании. В каждой комнате стояло 10–12 кроватей, но в это время года народу в нём было совсем немного.
Итак, с июня 1927 года Борис Алёшкин стал кандидатом ВКП(б) и с гордостью показывал всем знакомым и, конечно, Кате, в первую очередь, коричневую картонку с напечатанным на ней названием «Приморский обком ВКП(б)», номером и написанными от руки фамилией, именем и отчеством. В то время ещё не было единых партийных документов, и почти каждый обком, губком или крайком выпускал свои членские билеты и кандидатские карточки. Между прочим, у членов партии была точно такая же карточка, только красного цвета.
Все описанные события произошли в июне, но ещё в марте с Борисом случилось одно происшествие, о котором мы не можем умолчать.
Во время весенних каникул класс, в котором училась Катя, по инициативе классного руководителя, учителя естествознания Ланового, решил провести экскурсию во Владивосток с тем, чтобы ознакомиться с достопримечательностями города, посетить музей.
День этой поездки совпал с тем, в который Борис получал обыкновенно жалование. Он договорился с Катей, чтобы этот день провести вместе. Катя, как мы знаем, хотя и недолго, жила во Владивостоке. Её родственники – тётки и двоюродные сёстры за это время успели довольно хорошо познакомить девушку со всеми замечательными местами города. Она охотно согласилась на предложение Бориса, так как в городе могла чувствовать себя менее стеснённо: тут не было на каждом шагу знакомых или родственников, как это было в Шкотове.
По дороге к городу Катя договорилась с Лановым, под предлогом необходимости навестить родственников, о том, что она проведёт этот день одна и вернётся лишь ко времени возвращения экскурсии прямо на вокзал, тот согласился.
Как только ученики приехали в город, Катя Пашкевич откололась от класса и направилась в привокзальный сквер, где её уже ожидал Борис, приехавший с этим же поездом, разумеется, в другом вагоне – так, чтобы ни один из одноклассников Кати, а тем более одноклассниц, его не видел ни в поезде, ни в городе.
Вместе с Катей они прошли у в Управление отделения железной дороги, там в кассе Борис получил своё жалование – что-то около 55 рублей. Имея такую кучу денег, они решили кутнуть. Правда, решал-то этот вопрос один Борис, Катя молча и довольно пассивно ему подчинялась. Он, однако, был рад и этому, боясь встретить какие-нибудь возражения или даже прямое сопротивление его планам.
Очутившись с Борькой с глазу на глаз в большом и всё-таки малознакомом городе, где не было спасительной калитки их ворот или двери дома, Катя несколько растерялась и, пожалуй, струсила. С одной стороны, ей было приятно иметь полную самостоятельность, чувствовать отсутствие какой-либо опеки и наблюдения со стороны родных, приятно сознавать, что Борис все эти траты и затеи делает только ради неё, интересно и любопытно наблюдать за ним, да и за собой тоже, как бы со стороны, ожидая с некоторым волнением, что же из всего этого получится. С другой стороны, было немного и страшновато: а вдруг этот Борька, покорный до сих пор каждому её слову, каждому движению, вырвется из подчинения и натворит что-нибудь такое, о чём ей придётся жалеть потом всю жизнь? Так, под влиянием этих противоречивых чувств она и находилась весь день.
Конечно, прежде всего, они направились в кино. В Шкотове кино бывало не каждую неделю, картины привозили старые, значительно потрёпанные, рвавшиеся в каждой части по несколько раз, что вызывало длительную задержку в показе, и только такие молодые люди, как Борис и Катя, которым больше нравилось находиться в обществе друг друга, чем смотреть фильм, на эти задержки внимания не обращали, все же остальные громко возмущались, хлопая в ладоши, топоча ногами и крича: «Сапожник!» Здесь, в городе, сеансы начинались с 10 часов утра и продолжались до позднего вечера, перерывов между частями не было, показ осуществлялся двумя аппаратами, картины шли новые. Поэтому посещение кинотеатров «Арс» и «Художественный» – тогда их во Владивостоке было всего только два – считалось чуть ли не обязанностью каждого, кому приходилось бывать в городе.
Побывав в обоих кинотеатрах, и в одном переживая замечательные приключения Дугласа Фэрбенкса в картине «Знак зеро», а в другом вдоволь нахохотавшись над
