В переулках Арбата - Александр Анатольевич Васькин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Судьба Пунина сложилась не так футуристично, какой она обещала быть после 1917 года. Из Русского музея его, в конце концов, выгнали. Он преподавал, писал книги, стал гражданским мужем Ахматовой. В 1949 году Пунина отправили в лагерь, где он в 1953 году и умер.
Однако в 1917 году такой конец трудно было представить не только Пунину, но и Мейерхольду. Тот, в свою очередь, взялся за театральное дело, хотя ему, режиссеру Императорских театров, казалось бы, жаловаться на судьбу не приходилось – его «Маскарад» 1917 года был самым дорогим спектаклем в истории русского театра. Зато теперь у Мейерхольда появилась возможность именно навязать уже всей аудитории свое искусство: не хотите меня смотреть – заставим, причем с наганом в руках. «Мейерхольд, который в „александринские“ времена ходил во фраке и белых перчатках, теперь заменил фрак косовороткой, а белые перчатки черными ногтями. Этот политический фигляр, сатанинской пляской прошедшийся по русской сцене, теперь завершал свое дело разрушения. Он заявил, что театр есть коммунистический фронт», – свидетельствовал князь С.М. Волконский.
Еще вчера Мейерхольд ставил для разжиревшей на временных трудностях политической элиты «Маскарад», а сегодня уже приветствовал революцию. В январе 1918 года он захватил должность заведующего подотделом в петроградском Театральном отделе (ТЕО) Наркомпроса, а в августе 1918 года вступил в ВКП(б). К первой годовщине революции он поставил первую советскую комедию – «Мистерию-буфф» Маяковского, «героического, эпического и сатирического изображения нашей эпохи». Мейерхольд говорил, что профессиональные театры больше не нужны: «пролетарии» создадут свои театры в «свободное от работы время». Это называлось «Театральный Октябрь». В сентябре 1920 года Мейерхольд во главе ТЕО Наркомпроса получил власть над всеми театрами, кроме нескольких академических, подчинявшихся непосредственно Луначарскому. Примечательно, что в том же отделе Наркомпроса – председателем историко-театральной секции – устроился и Вячеслав Иванов, который уж никак не мечтал о коммунизме – просто большевики отказались выдавать ему загранпаспорт.
Вот так богема из салона на улице Жуковского вмиг добилась того, чего желала, испытав экстаз от слияния авангарда творческого с авангардом политическим. Примечательно, что Маяковский, в отличие от Брика и Мейерхольда, никакой должности не возжелал. Он посвятил себя творчеству, пропаганде мировой революции и писал свою мистерию… Интересно, что и Лиля никакой важной должности не возжелала – какие-то ни было служебные обязанности несколько принижают человека, придавая ему ранг, ставя в ряд, этими должностями образованный. И правда – какой пост ей можно было доверить? Лиля она и есть Лиля, и этим все сказано. А примеры были – Лариса Рейснер, еще одна богемная персона. Представим себе, что она могла бы занять место Лили в жизни Маяковского. Шкловский разглядел в ней любовь к поэту: «В комнате сидела светловолосая девушка, которая, вероятно, любила Маяковского». Как-то Лариса встретила Лилю и Володю в кафе «Привал комедиантов». Они ушли, Лиля забыла сумочку, а когда Маяковский вернулся за ней, Рейснер, печально посмотрев на Маяковского, сказала с иронией: «Теперь вы будете таскать эту сумочку всю жизнь». – «Я, Лариса, эту сумочку могу в зубах носить, – ответил Маяковский. – В любви обиды нет». А Осипа, этого идеолога Маяковского, Рейснер укорила: «Брик, где твоя книга? Брик, нельзя жить не всерьез. <…> Нам нужна книга и ты, Брик. Неужели тебя выпили с чаем? Зазвенели по телефону? Истощили в маленьких победах?»
Даже удивительно, что в общем хоре апологетов Лили – посетителей ее салона – есть голос, выражающий иное, противоположное мнение. Это Рюрик Ивнев: «Мне очень хорошо запомнилась квартира, состоящая из двух комнат и вся заваленная турецкими тканями, вечерние чаи и бесконечное чтение стихов Маяковским. Почти через день это происходило, и не помню какое количество времени. Хозяйка дома Лиля Юрьевна – женщина внешне приятная, но не в моем вкусе. Я не особенно люблю таких. Ей была присуща некоторая искусственность, которая мне чужда».
Рюрик Ивнев, он же Михаил Ковалев, – поэт-имажинист, переводчик, автор романа о своем поколении «Богема». Он из немногих уцелевших – не погиб на войне, не был репрессирован или затравлен, дожил до девяноста лет. Есть такие литераторы, что ценны не столько своими произведениями, сколько дневниками. Ивнев вел дневник с 1906 по 1980 год – срок сам по себе уникальный. Он верно подметил, для чего его приглашали. И здесь, говоря сегодняшним языком, Лиля и Осип выступают в качестве менеджеров-пиарщиков, весьма успешных. В своей «Богеме» Ивнев отмечает одну интересную особенность салона: «Здесь царил культ Маяковского. Все бывавшие там молчаливо признавали его талант и восхищались, наслаждаясь стихами, которые он охотно читал по просьбе Лили и ее гостей. Лиля Брик была прирожденной хозяйкой салона, не большого и шумного, со звездами первой величины, а маленького, комфортабельного, как бы сжавшегося для прыжка ввысь, где сверкала одна звезда – Маяковский. Я не понимал слепоты, которая овладевает толпой, когда она аплодирует имени, а стихи вяло слушает и часто путает. В салоне Брик все было поставлено на свои места. Дверь квартиры на Жуковской улице открывалась без скрипа тем, кто искренне любил творчество Маяковского. Любить Маяковского здесь никто не требовал».
Но после 1917 года все же многое изменилось, и постановка «Мистерии» Мейерхольдом к первой годовщине революции выдвинула Маяковского на передовые позиции, куда его и проталкивали Лиля и Осип. Вступительное слово перед началом спектакля произнес сам нарком товарищ Луначарский. Неудивительно, что с переездом Совнаркома в Москву весной 1918 года в новую столицу засобирались и Брики со своим салоном. Все логично. Приехав в Москву осенью 1918 года, они поселились в Полуэктовом переулке (ныне Сеченовский).
Сестра Лили Эльза Каган отправилась в другую сторону, как раз туда, откуда и возникла главная угроза так называемой «молодой советской республике», в самое пекло Антанты, во Францию. Ее угораздило влюбиться во французского офицера Андре Триоле – самого что ни на есть врага, противника большевистского режима. Самое удивительное, что ей удалось выхлопотать заграничный паспорт (это в ту пору, когда многие не могли выехать в Европу и были вынуждены выбираться из Советской России окольными путями!), разрешение на выезд получила и ее мать. Перед отъездом они увиделись с Лилей. Стояло начало июля. Пароход отправлялся из Петрограда. Не только сам факт легального выезда Эльзы за границу вызывает вопросы, туманом окутаны и обстоятельства пребывания ее за рубежом, что отметил Аркадий Ваксберг.
Судьба Эльзы сложится на редкость счастливо, что дает богатую пищу для сравнения с той биографией,
