Оптимальный социум. На пути к интеллектуальной революции - Аркадий Юрьевич Недель
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И.В.-Г. Есть, но при этом тот же Хомский прекрасно понимает, что Америка одна из самых свободных стран по части высказывания…
А.Н. …и что при этом не наделяет ее иммунитетом против заболевания политической паранойей. Собственно, на эту тему Алвин Гулднер написал не менее удачное (чем Миллс) исследование – «Диалектика идеологии и технологии» (1976), где он как раз и пытается понять, как и почему любое высказывание интеллектуала, будь он социолог или филолог, хочет он того или нет, находится внутри идеологического поля. Вспомните, что происходило в Америке 1950-х, это называют маккартизмом: погоня за ведьмами, врагами американской демократии и т. п. А теперь посмотрим, что происходило в 1990-х и отчасти происходит сегодня.
Назову это по аналогии: «блэккартизмом», когда малейшее высказывание в «политически некорректном» духе может стоить человеку карьеры, причем ранг и заслуги не принимаются во внимание. Пример: случай с известным американским психологом Раймондом Кеттеллем, которого, по доносу каких-то блюстителей корректной психологии, хотели лишить награды Американской Психологической Ассоциации за якобы расистские суждения. Все, что он позволил себе сказать – это то, что черные думают несколько иначе, чем белые. Для выяснения «дела Кеттелля» были назначены специальные слушания.
Но раз уж зашла речь об Америке, скажу вам, что Ленин ошибался, называя Швейцарию самой революционной страной. Самая революционная страна – это Америка. В ХХ веке мало революций и «народных» движений произошли без ее участия. Америка, кажется, до сих пор оспаривает у России пальму первенства – кто на свете всех революционней? Однако нужно сделать одну оговорку – революционность Америки не распространяется на ее собственную территорию (последние двести с лишним лет). Вот только один пример: когда Лайоша Кошута, венгерского революционера и журналиста – казалось бы, не Троцкий все же – приговорили к смертной казни на родине, то правительства Европы отказались дать ему политическое убежище, включая Францию, кстати, и которое он смог получить сначала в Турции, а потом в Англии. США были единственной страной, которая оказывала ему финансовую помощь.
И.В-Г. 1-го марта 2018 года Путин показал Федеральному собранию ролики о супероружии, которое уже есть у России, что вызвало немалый резонанс в мировых СМИ. Что это? Угроза, приглашение на казнь или попытка стать равным на Олимпе или что-то совсем иное…
А.Н. Паника СМИ вокруг этого события не кажется мне оправданной, если учитывать историю подобных заявлений. Сразу, конечно, возобладали эмоции. Главный военный стратег США генерал Джон Хайтен заявил, что американские подлодки, о местонахождении которых никто не знает, «способны уничтожить их страну (т. е. Россию), если мы пойдем по этому пути». Другие американские эксперты были более сдержанны, говоря о полной готовности США к любым угрозам. Впрочем, это стандартный ответ любого официального лица, занимающегося проблемами безопасности. Вы спрашиваете, является ли заявление Путина угрозой? Не думаю. Путин достаточно умен, чтобы понимать бессмысленность прямых угроз, да и в Америке думающие аналитики, не подверженные истерии, прекрасно понимают, что это по крайней мере совершенно неэффективно.
Я думаю, что заявление Путина – это, с одной стороны, попытка вернуться к истории паритета, которая началась в феврале 1943-го, когда было принято постановление ГКО о начале практической работы по созданию атомной бомбы под руководством Курчатова. В этом смысле 1-го марта он сыграл в Трумэна, сообщившего Сталину в 1945 году в Подстаме, что у США есть оружие необыкновенной разрушительной силы. С другой стороны, это предвыборный туз, который должен был побить все карты не только официальных политических оппонентов на выборах, которых по сути не существовало, а чтобы сообщить своим избирателям, что он один является гарантом их будущего. И здесь лучше всего проявляется различие между Америкой и Россией в политическом или, если угодно, экзистенциальном плане. Если в Америке президент – это по большому счету чиновник, следящий за выполнением стратегических задач системы, задач, поставленных не им, а существующих уже очень давно, то в России, где такая система отсутствует, президент – это автор или соавтор таких задач.
Другими словами, в Америке власть принадлежит не президенту (он только носитель исполнительной власти), а идее, которая называется «Америка», о содержании этой идеи можно поговорить отдельно, но несмотря на все кризисы, особенно после 9/11, она существует и сегодня; в России каждый новый глава страны – это, как правило, смена парадигмы, постановка новых задач и отказ от «старого курса», если использовать выражение советской номенклатуры. Путину нужна демонстрация нового оружия не столько для того, чтобы кого-то напугать, сколько для обновления самого себя в качестве президента, на котором должен быть завязан будущий «проект-Россия».
При отсутствии устойчивой системы идей, как в США, национальная идея в России, если уж об этом зашла речь, находится в режиме постоянного конструирования. Отчасти эта ситуация объясняется тем, что страна издавна зажата между двумя противоборствующими стратегиями: либо идти по пути Запада и стать «европейской» страной, либо вернуться к истокам и традиции, выбрав путь православного государства с восстановлением монархии в той или иной форме.
И.В.-Г. Вы упомянули монархию, тогда давайте вернемся в Европу. Когда, по-Вашему, она началась, «Европа нашей мечты», и когда закончилась, если закончилась?
А.Н. Европа моей мечты закончилась где-то в середине в 1970-х, а их начало было своеобразным adieu, которое Европа или дух Европы (что не то же самое географически) говорил самому себе. Сейчас становится понятным, что это время было прощанием с особым, европейским способом мышления, восприятия, саморефлексии, если хотите. Проиллюстрирую это одним простым примером.
В 1973 году два литературных критика, живущих по разные стороны океана, дают телеинтервью. Один – это Ролан Барт, он сидит у себя на даче, в штанах и свободном свитере, дымит сигаретой и рассуждает об удовольствии от текста. Это название его только что вышедшей книги, где он предлагает анализировать текст не столько с точки зрения заложенного в нем смысла, то есть авторской интенции, сколько как объект, приносящий (или нет) эйфорию своему читателю. При этом Барт различает удовольствие и наслаждение (jouissance), проводя между ними тонкую грань, настолько тонкую, чтобы эти понятия, эти два типа
