Двое (рассказы, эссе, интервью) - Татьяна Толстая

А надо знать, что профессор Левин — это вашингтонский Смирнов, магический «Кристалл» округа Колумбия, лучший в Новом Свете настойщик водок на травах, ягодах, скорлупах и кожурах. Квасной патриот, он хранит верность корням, в частности корню хрена. На этом корне он особо настаивает. От Техаса до Канады славится «Левинская Хреновая».

Все это, впрочем, присказка. Сказка же в том, что профессор устроил вечеринку с дегустацией своей изысканной продукции, а к ней нужна была закуска. И я отправилась за этой закуской в магазин «Грибы — ягоды», что на Сретенке, поскольку проживаю в четырехстах метрах от него.

Магазин этот — уникальный и существует с незапамятных времен. Так же, впрочем, как и сама Сретенка, улица, которая, если верить книгам по истории Москвы, возникла едва ли не раньше, чем сама Москва, — это была дорога из Киева на Владимир. В 1395 году на Москву собирался напасть Тимур, он же Тамерлан, и встревоженные жители перевезли из Владимира икону Владимирской Божьей матери, надеясь на ее защиту. Встречали ее именно на этой дороге. Тамерлан на Москву идти передумал, и, чтобы увековечить память о чудесном спасении от врага, на месте встречи (сретенья) иконы построили Сретенский монастырь, отсюда и название улицы. Позже по этой же дороге с Белого моря приехал на возах с рыбой Михайло Ломоносов. «Оживленное движение по улице в XVI–XVII веках, — пишут историки, — способствовало появлению здесь лавок и шалашей для торговли преимущественно съестными припасами». В каждом доме сидел купец — на первом этаже шла торговля, на втором жила семья. Оттого на Сретенке совсем нет ворот: возы со снедью подвозили к самому дому, а место экономили. Короче, улица самая что ни на есть московская, народная, простецкая, купеческая, настоящая. Вот там-то и расположены «Грибы».

Небольшой магазин словно вмещает в себя лес, болото, поляны, огороды, фруктовые сады и парники. В нем есть все: от клюквы до чернослива (четырех сортов), от черной редьки до бананов. Про обычные морковку-лук и говорить нечего. Десять сортов корейских салатов (5 рублей за сто граммов). Обилие свежей травы. Но главное, конечно, сами грибы, сушеные и соленые. Роскошные белые (первый и второй сорта на нитках, резаные «Ветераны Афганистана» — на тарелочке под пленкой). Подосиновики россыпью. Цены — на любой карман. Соленые белые — 190 рублей кило, волнушки — 20 рублей (при этом они вкуснее). А также грузди белые, грузди черные, маслята и лисички. Человек, привыкший к обычному ассортименту синтетических импортных гадостей (просто добавь воды и выплюнь), радостно кидается на это изобилие. Кинулась и я.

Впервые, можно сказать, за двадцать пять лет эмиграции зам культурного атташе выпил и закусил как человек. Ведь в тяжких условиях вашингтонского застолья, под звон хреновой и бульканье рябиновой, закусывать приходится какими-то муляжами. Соленый гриб в Америке неизвестен. Конечно, голь на выдумки хитра, и профессор, бывало, мучил китайские грибы «шитаки» в пластиковом пакете, добиваясь отдаленного сходства с оригиналом. Но, спросим мы, — а где же смородиновый лист? Где лист вишневый? Нету! А где укроп, переросший все сроки и похожий на палеозойские хвощи? То-то!

Приятно было смотреть на встречу профессора с грибом. Но она могла стать последней. Магазин «Грибы», единственная, может быть, на всю столицу лавка, чтущая традиции московской старины, предназначен на снос. Полдома уже опустело: соседний магазин «Мясо» закрыт. Здание ветхое, спору нет, и требует реконструкции, но, закрывшись, магазин либо никогда не откроется (он, очевидно, государственный, дешевый, и оплачивать аренду дворца ему не по силам), либо его переведут на окраину, где он затеряется и захиреет. А главное — исчезнет последняя ниточка, связывающая наши дни с московским прошлым. Был на Сретенке магазин «Дичь» с рябчиками и куропатками, и где он теперь? Бессмысленные, сверхдорогие магазины, неизвестно для кого предназначенные, вытесняют со Сретенки милую, традиционную торговлю. Продавцы даже завели тетрадь, в которую желающие записывают свои протесты против закрытия любимого магазина. Протесты очень эмоциональные. Суть их сводится к тому, что магазин необходимо сохранить как памятник традиции, московского быта, превратить его в своеобразный заповедник, отстоять от тамерланова нашествия. Ведь сохранение и восстановление истинно московской среды не только в возвращении храмов, варварски уничтоженных в 20-60-е годы, не только в ремонте и строительстве домов, но и в бережном отношении к городскому укладу, к духу места. Иначе опять, как всегда, — что имеем, не храним, потерявши, плачем.

Сохранить этот уклад, дух вполне под силу московскому правительству. Можно, скажем, передать дом инвестору на льготных условиях, с обязательным пунктом в контракте о непременной сохранности магазина, о том, что профиль его менять нельзя, как если бы это был памятник старины — ведь это же и есть самый настоящий памятник. Это не говоря уже о том, что такой шаг был бы истинной, не на словах защитой отечественного товаропроизводителя. И покупателя. Да и самих себя. Ведь когда московское правительство выпивает, оно же не чупа-чупсом закусывает?

На другой день после выпивона у профессора я опять пошла в «Грибы». Магазин горел. Белый дым валил из окон второго этажа. Тротуар был покрыт хлюпающими мартовскими сугробами — наполовину лед, наполовину чваклая каша и усеян битым стеклом. Вдоль тротуара ходил пожарный, волоча за собой шланг, из которого на проезжую часть била вода. Женщины с сумками, подбирая полы шуб, привычно перешагивали через рукава шлангов, стекло и сугробы. Продавцы стояли на улице и смотрели.

— Что же теперь будет? — закричала я.

— Снесут, — отвечал пожарный, почесывая под каской.

— Может, банк построят, — предположил другой.

— Или семьдесят первое отделение милиции, — мечтал вслух милиционер.

— Так что же, значит, магазин теперь уже не откроется?

— Догорит — откроется, — скупо отвечала директорша. — Второй раз за февраль жгут. Сволочи.

Пока горело, пока тушили, я пошла посмотреть, во что превращается Сретенка. Вот «Салон света» наискосок от «Грибов» — для кого он? Кто этот человек? Я зашла в салон: мне нужны были галогеновые лампочки. Прежние полопались, что твой «СБС-Агро». В салоне было светло и пусто. Красивые треугольные и паукообразные светильники свисали с потолка, а внизу, по полу, ползали змееподобные и шаровидные. Я посмотрела на ярлыки — цены от 400 долларов до 1.460 их же за шарик.

Продавец, молодой человек, оторвал взгляд от пустого стеклянного столика, на который он одиноко и задумчиво смотрел с 17 августа.

— Вам что-нибудь пояснить? — с неохотой спросил он.

— Да нет.

Чего уж тут такого непонятного. Он посидел, я постояла.

— А лампочек галогеновых, китайских, быстро-гибнущих, у вас нет?

Молодой человек с заметной неприязнью чуть-чуть приоткрыл рот, словно боялся выронить из него что-нибудь ценное, но потом передумал и снова закрыл. Было тихо как в морге. Слышно было, как по проводам идет ток.

Я вернулась к «Грибам» через полчаса: магазин был темен, на двери висел замок. Но, веря в долготерпение русского народа, я толкнула страшненькую боковую дверь, ведущую в темные недра подсобки. И точно: при свече, на бочках, среди ушатов и ящиков, отбрасывая пляшущие тени на неясные связки чего-то свисающего, сидели продавцы в полном составе и превентивно отмечали Женский день.

— А волнушек на продадите? — без большой надежды спросила я.

— Отчего же, — нетвердо отвечали мне темные люди из мрака.

И какая-то неразличимая женская фигура, высоко подняв свечу, повела меня к прилавку — странно видеть прилавок с тыла — и, добрая душа, накопала ковшом из ведер и волнушек, и клюквы, и соленых огурчиков, и не поленилась взвесить на два рубля укропу, — на здоровьичко, заходите еще, — и там, среди ушатов и корыт с квашеньем, мы с ней поздравили друг друга с международным женским днем, с международной солидарностью всех выпивающих и отмечающих, с отражением тамерланова нашествия, Макдональдсов, мамаев, наполеонов, дефолта, пожаров, наводнений и цунами.

март 1999 года

Непальцы и мюмзики

— «Кысь» — ваш первый романический опыт?

— Первый.

— Нет дебютантского мандража?

— Перед кем же? Кто это у нас такой умный и строгий, кого надо бояться? Я сама — свой высший суд, как мне велели передать… Спокоен и угрюм. Четырнадцать лет писала, и за это время уж как-нибудь выучилась.

— И что, все эти 14 лет — ни дня без строчки?

— Господь с вами! Так не бывает. Роман долго отлеживался: однажды пролежал года четыре вообще без движения. Я, конечно, времени зря не теряла: просмотрела несколько тысяч сновидений, занималась столоверчением, передачей мыслей на расстоянии, прочитала несметное количество текстов, не книг, а именно текстов — ну, газеты всякие, инструкции к гвоздодерам, патриотические листовки, советы на куриных кубиках, сборник стихов на языке коми.