Самосбор - Олег Сергеевич Савощик
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Это у нас какой участок? – Ольга вывела на свой экран ДНК-код, долистала до нужного места. – Ага, ГФ4, интрон… А если вырезать десяток оснований?
– ГЦ-насыщенный участок, образующий петлю, длиннее. В нем нуклеотидов сорок будет.
– И все некодирующие?
– Да. Но вырезать можно только двадцать.
Рудаков свернул модель, выделил сорок пар оснований, удалил, нажал «ввод». Модель снова открылась, в этот раз на экране вертелись две ДНК-цепочки. На месте излома теперь был разрыв.
– А если взять поменьше? – нахмурилась Ольга.
Рудаков повторил манипуляции, на экране показалась новая молекула. Излом выпрямился, разрыва не было. Ученый удовлетворенно кивнул.
– Так и есть, двадцать. Правда, рестрикцией не получится, – глухо бормотал он, изучая код. – А мы его перекрытием заклонируем. Но уже после обеда.
– И откуда вы у нас взялись такой? – вырвалось у Ольги.
Нотки восхищения в ее словах, по-видимому, шевельнули что-то внутри Андрея Сергеевича, и он впервые не отмолчался и не перевел тему.
– Очень издалека. Местное руководство даже не знает, откуда. Я пытался найти карты, но без толку.
– Это как?
– Пойдемте в столовую, расскажу.
Когда они приземлились с тарелками пищконцентрата за столик, Рудаков провел пальцами по лысине, испещренной жуткими синими узорами, и заговорил:
– Эта дрянь меня почти сразу и свалила, после того, как я у вас появился. Лет пять назад с небольшим. Ну вы догадались уже, наверное. Перестройка. Был Самосбор, я закрылся в ячейке, вышел после зачистки – а коридор незнакомый. Стены вместо зеленого покрашены в синий, лампочки другие, надписи на стенах… Позвонил в руководство Партии – телефон в ячейке был, да еще и работал. Мне ответили, сказали, куда явиться. Я уж кое-как сориентировался, спрашивал людей. Не очень удивлялись, кстати. Человек появляется из ниоткуда из-за Перестройки – нечасто, но бывает такое. Пришел с документами в руководство, там клерк. Спросил номер блока, где я жил, порылся в компьютере – карты Гигахруща у них там какие-то, похоже. Долго рылся, сказал, что такого не нашел. Похоже, слишком далеко, по отдаленным регионам у них нет данных.
– А отдаленные – это сколько?
– Четыре-пять лет пути. Куда даже поезда не ходят. Где-то такой у них предел обнаружения.
– Ох, надо же… – качнула головой Ольга. – А к нам вы как попали, в Теплицы?
– Там же и определили. Спросили меня, кем работал раньше, у себя в блоке. А я под руководством отца в НИИ Флоры и Фауны ботанику изучал. Диплом, трудокнижку, научные материалы – все показал им. Меня устроили на испытательный срок в ваш Агрокомплекс. Потом я заболел.
Они с минуту черпали ложкой густую белесую жижу в мисках, потом Рудаков продолжил.
– Приходили ликвидаторы и кто-то из НИИ Слизи, или еще какого-то, я так и не понял. Анализы брали, чего-то меряли, под подушкой черную слизь искали – ничего. А я просто провалялся две недели в лихорадке и, пардон, с диареей. Потом стало полегче, продолжил работать. Следы так и не прошли – думаю, это побочное от Перестройки.
– Андрей, а вы… потеряли там кого-то? – полушепотом произнесла Ольга.
– Давно, – поморщился Андрей. – Не думаю, что мой отец пережил тот Самосбор.
– Его не было в ячейке?..
– Не думаю, что об этом следует говорить с молодыми женщинами.
– Не думаю, что за молодых женщин необходимо решать, о чем с ними следует говорить. Впрочем, если вам об этом тяжело…
– Ладно, слушайте, – немного резко бросил Андрей, роняя ложку в полупустую миску. – Мою мать и сестру убили культисты. Чернобожники. Мама и сестра тоже работали вместе, но только на фабрике концентрата. Однажды не вернулись со смены. На следующее утро нас с отцом вызвали на опознание. Опознать их было… тяжело. Заброшенный этаж соседнего блока. Их трупы висели распятые на лестничной клетке. Рядом лежали их… части тела. И все вымазано в слизи. А на стене кровью жирная надпись: «Во имя спасения».
Ольга положила ложку, ее губа дрогнула.
– …Отец после этого тронулся умом. Купил у каких-то анархистов обрез и по вечерам бродил с ним по заброшенным блокам в поисках этих проклятых сектантов. В такой ходке он и был, когда Самосбор перекинул меня сюда.
Ольга не смогла заставить себя доесть концентрат. Она с ужасом смотрела на невозмутимо поглощавшего свою порцию Рудакова и сглатывала комок в горле. Перед ее внутренним взором стояла Лена – ее пятилетняя дочка. Ольга словно вживую увидела, как Леночка грустно возит по линолеуму сшитую мамой игрушечную крыску и тоскливо смотрит на гермодверь. Надо вечером будет погулять с дочкой.
– Извините, – только и смогла выдавить Статская.
– Ничего. – Андрей встал, поднимая поднос, и указал кивком на дверь. – За работу?
На выходе из столовой они наткнулись на озабоченного Степана Алексеевича. Он подозвал их к себе жестом и тихо спросил:
– Вы Анечку не видели? Лаборантку из почвоведов.
– М-м, светленькая такая, невысокая? – припомнила Ольга.
– Точно. Уже вторую смену не выходит на работу. Думал, болеет. Нашел телефон – дома ее тоже не видели. Боюсь, как бы… – он понизил голос до шепота: – Как бы это не было делом рук борщеводов.
– Что? – нахмурился Рудаков. – Почему?
– М-м, это в их стиле. Нам сверху иногда предостережения поступают. В некоторых строениях Теплицы захватывают борщеманты. Хотят держать монополию на сельхозпродукцию. Так что кто его знает…
– А почему не чернобожники? – слабым голосом произнесла Статская. – они ведь т-тоже людей похищают.
– А может, и чернобожники, – согласился заведующий.
У Ольги подкосились колени.
* * *Заброшенный этаж. Анечка сидела на полу, прикованная цепью к батарее. Во тьме виднелись лишь слабые очертания закрытой гермы. С потолка капало. Под ней расползалась зловонная лужа. Лицо горело, исчерканное маленькими ножевыми порезами, воспаленными, гноящимися. Спиной она пыталась прислониться к прохладной батарее, покрытой влажной плесенью, но каждое прикосновение отдавалось болью в рубцах.
Она то проваливалась в беспамятство, то выплывала из него, разбуженная болью. Болело изуродованное лицо. Болели ссадины на спине и руках. Болело кровоточащее мясо на месте вырванных ногтей. Но сильнее всего болела правая лодыжка, сломанная мучителем в первый же час затянувшихся пыток. Приходя, он каждый раз наступал на нее и давил тяжелым ботинком, вырывая из нее надсадные хрипы. Кричать она не могла уже давно – голос сорвался еще в первый день заточения.
Аня пыталась вырваться из самодельных кандалов, но сработаны они были прочно. Замки, звенья, обручи – ни одного уязвимого места. Хрупкой девушке нечего было противопоставить стальным оковам. Она пыталась кричать, звенеть цепями, колотить по батарее, но только зря тратила силы. Надежда умерла. Ее никто не найдет. Не ищи пропавшего – сам попадешь в беду. Этому учат с начальной школы.
Гермодверь открылась. Аня звякнула цепью, что-то прохрипела, привлекая внимание – вдруг это бродяги из тех, кто собирает барахло по этажам? Пусть изнасилует, плевать – лишь бы сломал чертову
