Война на уничтожение. Что готовил Третий Рейх для России - Дмитрий Пучков

То, как подобного рода надругательство выглядело со стороны немцев, демонстрируют слова военнопленного Мюллера, записанные в лагере британской прослушкой: «Там, где Донец впадает в Дон, нам часто приходилось летать. Там я побывал везде. Прекрасные виды, природа. Везде ездил на грузовике… Но ни на что не смотрели, а только на женщин, согнанных на работы. Они ремонтировали дороги. Чертовски красивые девушки. Мы проезжали, просто затаскивали их в легковушку, прямо там раскладывали, а потом снова выталкивали. Ты бы слышал, как они ругались!»[533]

Более осторожные насильники старались действовать вдали от посторонних глаз. Жительница Пушкина Люси Хордикайнен доверила дневнику свою трагедию: «Морозный солнечный день 41 года. Я иду по Колпинской. Немец подзывает меня: “Хлеб! Хлеб!” Зовёт с собой. Он переводит меня на другую нежилую сторону, где для населения начинается запретная зона, ведёт в дом. Усаживает на диван в пустой большой комнате. Мне кажется, что он хочет отнять у меня мамин английский двухцветный дореволюционный шерстяной шарф, и я не даю ему расстегнуть пальто, спасаю шарф… Немец насилует меня… Видимо, кто-то шёл по улице, мои крики испугали немца (в окнах не было стёкол), и он оставляет меня»[534].

Деревни также были ареной сексуального издевательства, примером может служить эпизод из книги Светланы Алексиевич. У избы Андреевых в белорусской деревне сломалась немецкая машина, и солдаты заявились в дом. Выгнав бабушку и пятилетнего ребёнка в другую комнату, они заставили мать прислуживать им за столом. Когда завечерело, мать вдруг ворвалась в комнату, схватила дочь и, выскочив с ней на улицу, спряталась вместе с малышкой под машиной. Немцы бросились искать беглянку и, не найдя, рассвирепели. Любе Андреевой было тогда всего пять. Спустя много лет она рассказывала будущему лауреату Нобелевской премии: «Утром, когда немцы уехали и мы вошли в дом… Бабушка наша лежала на кровати… привязанная к ней верёвками… Голая! Бабушка… Моя бабушка! От ужаса… От страха я закричала. Мама вытолкнула меня на улицу… Я кричала и кричала… Не могла остановиться…»[535]

Изнасилование было нормой во время карательных операций. Миколай Руденя вспоминал, как на постой в их деревню встал отряд, присланный для зачистки: «Они посматривали так, чтоб что-нибудь сделать… Чтоб какую девушку молодую поймать… Такие процедуры были, конечно… Делали. Насиловали…» Часто такое издевательство было изощрённым, сдобренным какой-то особенно отвратительной деталью. «Из нашей деревни уловили девушку. Они над нею надругались, – рассказывала писателю Алесю Адамовичу жительница Витебской области Мария Гладыш. – На кладбище потом нашли её. Уже неживая лежит и конфета… в зубах»[536].

Бывали случаи, что русские девушки вступали с немцами в романтические отношения. Но хватало и ситуаций, в которых даже доступных женщин оккупанты воспринимали как вещь, с которой можно делать всё что угодно. Лидия Осипова в канун Нового 1942 года писала в своём дневнике: «В городе одна забава кончилась трагически. Немцы были у своих краличек. Офицеры напились и начали издеваться над девушками. Те защищались, и во время драки упал светильник и дом загорелся. Девушки бросились бежать, офицеры стали за ними охотиться, как за кроликами, – трёх убили, а одну ранили. Повеселились»[537].

Часто принуждение к сексу осуществлялось с явным или скрытым намеком на то, что женщина таким образом покупает себе жизнь. Особенно это касалось еврейских девушек. Найцель и Вельцер приводят такую историю солдата вермахта: «Я как-то был в расположении СС. В одной комнате лежал эсэсовец без мундира, в одних брюках, на кровати. Рядом с ним, то есть на краю кровати, сидела молоденькая симпатичная девушка. Я видела, как она гладила эсэсовца по подбородку. Я слышал, как девушка сказала: “Франц, правда, ты меня не расстреляешь?” Девушка была совсем молоденькой и говорила по-немецки совсем без акцента. Я спросил эсэсовца: действительно ли эту девушку расстреляют? Тот мне ответил, что расстреляют – всех евреев без исключения. Эсэсовец сказал об этом в том смысле, что ему жалко. Иногда у них была даже возможность передавать таких девушек другой расстрельной команде. Но чаще всего для этого не было времени, и они должны были делать это сами»[538].

Что касается женщин, которые сопротивлялись, то их участь была ужасна. Вот одна из солдатских историй, рассказанных ветеранами Восточного фронта в британском плену: «Противотанковый ров под Киевом. Один господин из гестапо – высокий фюрер СС, – у него была прекрасная русская. Он хотел её поиметь, но она ему не дала. На следующий день она уже стояла на краю противотанкового рва. Он сам её расстрелял из автомата, потом мёртвую трахал». Другим примером такого рода может быть история русской девушки Людмилы, попавшей в лагерь военнопленных в Дрогобыче. По словам одного из её товарищей по несчастью, «капитан Штроер – комендант лагеря – пытался её изнасиловать, но она оказала сопротивление, после чего немецкие солдаты, вызванные капитаном, привязали Люду к койке, и в таком положении Штроер её изнасиловал, а потом застрелил».

Насилие над женщинами-военнопленными в лагерях вообще было обыденностью, однако в лагере Миллерово в Ростовской области творились вещи дичайшие даже по нацистским меркам. Советских пленных девушек пытались превратить в сексуальных рабынь для утех администрации: за пол-литра алкоголя комендантша-фольксдойч выдавала любую узницу на выбор. Тех, кто противился, не только насиловали, но и подвергали садистским пыткам. Одна из них называлась «красный пожарник», когда жертвам во влагалище вставляли вывернутый красный горький перец, сжигавший им внутренности. Другой вид истязания заключался в том, что девушке в задний проход вставлялся крестообразный деревянный кол. Её заставляли положить ноги на табуретку и в течение трёх минут держать тело на весу, ухватившись за крестовину.

До 1943 года солдаты вермахта и СС могли насиловать на оккупированных территориях практически безнаказанно. Их действия априори трактовались как право завоевателя. Только после поражения под Сталинградом командование попыталось пресекать наиболее вопиющие случаи, чтобы улучшить отношение с местным населением и ослабить социальную поддержку партизан. На втором этапе войны состоялось несколько десятков судов над военными-насильниками, однако (и это документально установлено) ни один из них всё равно не закончился вынесением смертного приговора. Второй особенностью этих судов, по словам профессора Олега Будницкого, было то, что женщина априори считалась виновной, «поскольку русские женщины утратили понятие о немецкой чести, не может быть и речи о том, чтобы немецкий суд их защищал»[539].

Конечно, не все солдаты и офицеры вермахта поддались гитлеровскому развращению. Многие до самого конца не освободились от химеры, именуемой совестью, или во всяком случае пытались оставаться людьми в суровых военных условиях. К примеру, семья Юрия Гагарина вспоминала немолодого уже солдата, который угощал детей шоколадом и горевал по собственным родным, оставшимся в далекой от Смоленска Германии[540]. Подобные проявления человечности не имели никакого отношения к собственно нацистской политике, совсем не того ждал от своей армии фюрер. Поощрение Гитлера и его ближайшего идейного окружения получали лишь те военные чины, которые настаивали на господстве и укреплении германской нации. Разумеется, в их нацистской, колониальной, а стало быть – истребительной трактовке.

План «Ост»: пересмотр мифов

Рассуждая о политике уничтожения на территории СССР, необходимо рассмотреть тему так называемого генерального плана «Ост». В отечественной литературе ещё с советских времён встречается ошибочная точка зрения, что именно этот план был теоретической основой для истребления граждан Советского Союза во время войны. Типичный пример: Алесь Адамович, Янка Брыль и Владимир Колесник в известной книге о карательных операциях нацистов в Белоруссии писали: «Осуществлялся расистский замысел истребления славянских народов – Генеральный план “Ост”»[541].

В реальности «Ост» касался колонизации восточного пространства в послевоенное время и никак не мог воплощаться в 1941, 1942 или 1943 году. В этот период советских граждан убивали в рамках «войны на уничтожение», которую радикализировал план Герберта Бакке. И хотя «Ост» должен был стать логическим продолжением «вернихтунгскриг», его окончательных контуров мы не знаем и не узнаем никогда. Не потому, что этот документ спрятан в архивах или уничтожен нацистами во время заметания следов. А потому, что его окончательный вариант так и не был написан и, соответственно, не был доложен Гитлеру и одобрен: после Курской битвы ход боевых действий сделал любое планирование по освоению Lebensraum на Востоке бессмысленным.