Екклесиаст - Александр Холин

– Что ты, милок, что ты! Не было ноне никакого покойника. Тебе уж чё-то показалося. И сидишь – не в себе как. Может, водички святой, а?

– Спасибо, спасибо, не нужно.

Привидится же такое! Мало того, что оказался в любовном будуаре, так ещё и сны про Иисуса Христа и Нострадамуса преследуют! Даже Мелу Гибсону такое видение не экранизировать! Ему до этого, как до луны пешком. Но странноватое что-то со мной приключилось.

Башня… Куда она делась? И основа всех основ – Любовь – подставлена под сомнение. Лишиться огромной единственно-человеческой силы любви ради возможности стать Проповедником? А не слишком ли большая цена за бессмертие? Но решение должен принимать я, и ни как иначе! Принять решение?..

А почему я что-то должен решать, поддаваться Искушению, участвовать в нём, и лишиться при этом не только Любви, но и души человеческой? Или это Пасхальный подарок Вальпургиевой ночи? «…и по причине умножения беззакония, во многих охладеет любовь», – снова невольно всплыли в сознании евангельские строки.

Надо мной распластался вовсе не альковный свод с чадящими по стенам факелами, гобеленами и фресками, а тот, который видел немного раньше, церковный с библейской росписью по стенам. И бабушка только что подходила, но не из потустороннего Зазеркалья, а здешняя, земная. Постойте-ка, мой гроб?! Ах, да. Я у неё уже спрашивал. Ничего себе! И головная боль откуда-то вернулась, будто волны наплывают из разгулявшегося окиян-моря. У меня, вероятно, крыша съезжает, потому что такой хаос сознания, такой винегрет философского заумствования и выдуманные прыжки по спиралям времени бывают только у готовых ко всеобщему грандиозному сумасшествию. Очень похоже. Причём тут Иисус? И Нострадамус? А чего стоит мистерия поклонения фаллосам в монастыре йезидов?! Да уж, все смешалось в доме Облонских. Послушайте, я был там или нет?

Снова открыл глаза и первым делом огляделся.

Ага. Я уже дома.

А как же дошёл домой оттуда, из Иерусалимского подворья? Ничего не помню. Неужели всё приснилось?! Не может быть! Такие чувствительные видения не бывают снами! Всё-таки, как я добрался до дому? Ведь помню, как из храма выходил, а как дошёл – не помню. Или ничего не было, а все эти бредни – последствия встречи с Екклесиастом? Мало ли чем чёрт не шутит, тем более в праздник Воскресения Христова!

Ведь я лежу опять на своей возлюбленной четырёхногой тахте. Уже давно доказано, что четырёхлапая тахта – лучший друг несчастного мужчины – а я страдаю на её широкой спине от болячек, увязавшихся за мной из привидевшейся ночью встречи с Проповедником на Дорогомиловской заставе. Или никаких встреч не было? Но они же приснились, привиделись как нечто более, чем реальное! Причём, такая реальность не может быть просто сном или воображением больной головы, возникшим неизвестно откуда! Никакой сон не появляется просто так, сочинённый неизвестно кем и ни для чего.

Я попытался повернуться набок. Тут же притаившаяся пронзительная боль в позвоночнике проснулась, набросившись на моё тело с видимой и чувственной агрессией. Кажется, ничего не приснилось. Даже строчки, вспыхнувшие в сознании не хуже Нострадамовских катренов на стене Сен-Жерменского подворья посетили больную голову. И я, схватив карандаш, позабыв про боль, принялся усердно записывать то, что иногда приходит в голову. На то она и пустая. А если не запишешь сразу, потом уже ни за что не вспомнишь:

Чтобы поддержать потрясённую великую ризу,Для очищения этого красные маршируют.Семья будет почти уничтожена смертью.Красно-красные истребят красных.Кровь невинных вдов и девиц.Так много зла совершено великим Красным.Святые образа погружены горящий воск.Все поражены ужасом, никто не двинется с места.

Я внимательно присмотрелся к записанным строчкам, потому как что-то знакомое было в этой необычной «красной» писанине. Так ведь это один из катренов Мишеля Нострадамуса, который мне так хотелось записать ещё там, в странном приснившемся Зазеркалье! Недаром в моей голове они проявились теми же огненными буквами. Неужели всё это не приснилось, не привиделось, не показалось, не поблазнелось, а было в действительности?

Муза поэтов и писателей Эрато видимо только и ждала, когда я вспомню подстрочник предсказания, прочитанный мной на стене храма в Зазеркалье, потому что я снова начал безостановочно писать, но уже не предсказания французского Екклесиаста, а свои, отечественные. Подстрочник предсказания, переведённый Сен-Жерменом на русский язык, запомнился мне так явственно потому, что послужил платформой, толчком для рождающихся в моём сознании размышлений на заданную тему.

Видимо, Сен-Жермен не ошибался, когда утверждал, что я один из избранных. Но свою избранность человек может направить вовсе не по той бесконечной дороге скучного и серого бессмертного прозябания, которым расплачивался граф с завербованными рекрутами. Поэт живёт в невыдуманном мире добра и счастья, счастья и добра, когда гуляют тени по квартире ещё неотгоревшего вчера. Значит, выбрать какие предсказания писать и декламировать уважаемой публике – должен сам поэт-проповедник, не обращая внимания на посулы и уговоры подписать договор! Интересно, а не кровью ли подписывается договор с уважаемым графом?

Но «проповеди», ложившиеся на бумагу, оттолкнувшись от мрачно-красного предсказания француза, совсем не походили на какие-нибудь сонеты или оды. Это были уже мои предсказания, следуя которым человек может найти для себя что-то реальное. В первую очередь надо будет ознакомить с написанным мою Единственную, мою Неженку-нежную. У неё отменные вкус и чутьё, поэтому первым делом необходимо послушать её мнение.

Кстати, но где же она, моя Ксюша? Я быстренько схватил мобильник и судорожно набрал номер. О, как долго работает поиск в «Билайне!», умереть можно!

Наконец, после двух длинных, нескончаемо длинных гудков на той стороне кто-то нажал кнопку приёма.

– Алло, алло! Вы меня слышите? Слышите? – зачастил я.

Тут же трубка ответила до боли знакомым, нежным и желанным голосом:

– Да, я тебя слышу… или вас? Слушай, мы опять на «вы»? Ещё не надоело ссориться?

Это был её голос, моей любимой, моей ненаглядной! И по тону, каким она мне ответила, чувствовалось, что мы скоро встретимся, помиримся, и никогда больше не будем не то, чтобы ругаться, а даже обижать друг друга.

– Ксюха, послушай, – перебил я. – Как здорово, что ты здесь, в этом мире!

– А где же мне надо быть? – удивилась она. – Или ты меня уже успел похоронить, и даже поминки справил?

– Слушай, – не отставал я. – Мне очень надо тебя увидеть. Прямо сейчас.

Сможешь ко мне приехать?