Смерть в душе. Странная дружба - Жан-Поль Сартр

вновь поднимается. Она чувствовала только боль; он тяжело дышит, он взмылен, он наслаждается; он наслаждается в моей крови, в моей боли. Она подумала: «Черт побери! У него не было женщины полгода, он совокупляется, как солдат в борделе». Что-то на миг зашевелилось в ней, подобие взмаха крыльев, но тут же прошло. Он приклеился к ней, двигались только ее груди, потом он резко отпрянул, и груди Лолы издали звук снимаемой медицинской банки, ее разбирал смех, но она взглянула на лицо Бориса, и смеяться расхотелось: он был такой суровый и напряженный, он занимался любовью, как другие напиваются, он явно пытается что-то забыть. В конце концов он рухнул на нее, как мертвец; она машинально погладила ему затылок; она была холодна и равнодушна, но чувствовала гулкие удары колокола, которые во весь размах вздымались от живота к груди: это в ней колотилось сердце Бориса. «Я слишком стара, я чересчур стара». Вся эта гимнастика показалась ей комичной, и она ласково его оттолкнула.

— Пусти меня.

— А?

Он поднял голову и удивленно посмотрел на нее.

— У меня неважно с сердцем, — сказала она. — Оно слишком сильно бьется, а ты меня душишь.

Он ей улыбнулся, прилег рядом и остался лежать на животе, закрыв глаза и уткнувшись лбом в подушку, в уголке рта получилась чудная складка. Она приподнялась на локте и посмотрела на него: он выглядел так интимно, так привычно, что ей хотелось за ним наблюдать не больше, чем за собственной рукой; я ничего не почувствовала. И даже вчера, когда он появился во дворе, такой красивый, я ничего не почувствовала. Ничего, даже того лихорадочного вкуса во рту, даже той плотной тяжести в животе; она смотрела на это слишком знакомое лицо и думала: «Я одинока». Маленькая голова, маленькая головенка, где так часто гнездились затаенные скрытные секреты, сколько раз она брала ее в руки и сжимала; она неистовствовала, она вопрошала, заклинала, она хотела бы вскрыть ее, как гранат, и полизать то, что было внутри: в конечном счете секрет испарялся и, как в гранатах, оставалось немного сладковатой водицы. Она злобно глядела на Бориса, она злилась, что он не сумел ее расшевелить, она смотрела на горькую складку в уголке его рта: «Если он утратит свою веселость, что у него останется?» Борис открыл глаза и улыбнулся ей:

— Я страшно доволен, что ты наконец со мной, моя безумная старушка.

Она улыбнулась ему в ответ: «Теперь секрет есть у меня, а ты сколько угодно можешь пытаться его у меня выудить». Борис встал, откинул простыни и внимательно посмотрел на ее тело; он слегка коснулся ее грудей; Лола смутилась.

— Как из мрамора, — промолвил он.

Лола подумала о мерзком животном, которое ночью размножалось в ее утробе, и кровь прилила к ее щекам.

— Я горжусь тобой, — сказал Борис.

— Почему?

— Как почему? Ты здорово надула этих госпитальных крыс.

Лола усмехнулась:

— А они у тебя не спросили, что ты делаешь с этой старухой? Они не приняли меня за твою мать?

— Лола! — с упреком сказал Борис. Он засмеялся, вспомнив что-то забавное, и печать молодости на миг вновь возникла у него на лице.

— Что тебя так развеселило?

— Франсийона вспомнил. У него девушка что надо, ей еще нет восемнадцати; так вот он мне сказал: «Если хочешь, давай тут же махнемся».

— Он очень любезен, — сказала Лола.

Какая-то тревога облаком скользнула по лицу Бориса, и глаза его потемнели. Она неприязненно посмотрела на него: «Да, да, у тебя, как и у всех, есть свои маленькие заботы. Но что он сделает, если я признаюсь ему в своих? Что ты сделаешь, если я тебе скажу: «У меня опухоль матки, ее нужно оперировать, а в моем возрасте это может кончиться худо». Ты вытаращишь свои блядские глазища, ты скажешь: «Это неправда!» Я тебе скажу, нет, это правда, тогда ты скажешь, что операцию делать нельзя, что есть надежные лекарства или облучение, что я слишком мнительна. А я тебе скажу: «Я вернулась в Париж не для того, чтобы взять деньги в банке, а чтобы проконсультироваться у Ле Гупиля, и он был категоричен». Ты мне скажешь, что Ле Гупиль кретин, что к кому угодно, но не к нему надо было обращаться, ты будешь возражать, протестовать, трясти головой с затравленным видом и в конце концов ты замолчишь, загнанный в угол, ты будешь смотреть на меня ошалевшими, полными ненависти глазами». Она подняла обнаженную руку и схватила Бориса за волосы.

— Ну, маленький хулиган! Рожай. Признавайся, что у тебя не так.

— Все хорошо, — фальшиво бодро ответил он.

— Ты меня удивляешь. Не в твоих привычках просыпаться в пять часов утра.

Он неуверенно повторил:

— Все хорошо…

— Но я не вижу, — сказала она. — Ты что-то собрался мне сказать, но тебе хочется, чтобы я тебя об этом попросила.

Он улыбнулся и положил голову ей под мышку. Вдохнул и сказал:

— Ты хорошо пахнешь. Она пожала плечами:

— Ну так что? Будешь говорить или нет?

Он затравленно мотнул головой. Она замолчала и, в свою очередь, легла на спину: «Что ж, не говори! Какое это имеет для меня значение? Он говорит со мной, он спит со мной, но умру я все равно одна». Она услышала его вздох и повернула к нему голову. У Бориса было угрюмое и печальное лицо — таким она его еще не видела. Лола без всякого воодушевления подумала: «Ладно! Придется тобой заняться». Ей предстоит его расспрашивать, выслеживать, угадывать выражение его лица, как в те времена, когда она его ревновала, усердствовать, чтобы он наконец выложил ей то, в чем он и сам жаждет признаться. Она села:

— Ладно! Дай мне халат и сигарету.

— Зачем халат? Такая ты гораздо лучше.

— Дай халат. Мне холодно.

Он встал, голый и загорелый, она отвела глаза в сторону; он взял халат у изножья кровати и протянул ей. Она его надела; он секунду поколебался, потом влез в брюки и сел на стул.

— Ты сыскал девственницу и собираешься на ней жениться? — спросила Лола.

Он посмотрел на нее с такой растерянностью, что она покраснела.

— Ладно, выкладывай, — сказала она. Короткое молчание, и она продолжила:

— Что ты собираешься делать, когда тебя отпустят?

— Я женюсь на тебе, — ответил он. Она взяла сигарету и закурила.

— Зачем? — спросила она.

— Мне необходима респектабельность. Я не могу привезти тебя в Кастельнодари, если ты мне не жена.

— А что ты собираешься делать в Кастельнодари?

— Зарабатывать на жизнь, — сказал он строго. — Нет, кроме шуток: я буду