Энциклопедия жизни русского офицерства второй половины XIX века (по воспоминаниям генерала Л. К. Артамонова) - Сергей Эдуардович Зверев

У друзей брата Александра я встречался с университетской молодежью и слушательницами разных высших женских курсов (Бестужевских, фельдшерских и медицинских), а вообще, с людьми свободных воззрений. Слушал много для меня нового и интересного; сам тоже вступал иногда в споры. Но прежде всего почувствовал, насколько узок был мой кругозор раньше и как много мне надо еще прочитать, чтобы тягаться в спорах и суждениях с этими моими сверстниками и сверстницами. Не со всеми их взглядами и убеждениями я мог соглашаться, отлично понимая, что и они хватают только верхушки знаний и чужие готовые выводы. Но идеальные стремления к добру, правде, равной справедливости в распределении земных благ в человечестве, а в частности, в угнетенном и обездоленном русском народе меня захватывали и своей пылкой готовностью служить этому народу самоотверженно, и страстной, неотразимой по своей убедительности критикой тяжких язв государственной и экономической жизни, народного бесправия.

Все-таки мне вот что казалось странным. Какой-либо яркий и красноречивый оратор, увлекавший нас, слушателей, куда-то вперед, к общему благу и счастью, как только оканчивал курс и получал определенное место с приличным окладом, сразу остывал и даже становился защитником всего существующего порядка вещей. На вопрос мой, как же это он так просто переменил свои убеждения, я выслушивал, иногда с усмешкой, пренебрежительный ответ: «А, полноте! Кто в молодости не увлекался и не болтал?!» Меня это озадачивало сильно, так как для немалого числа энтузиастов, а в том числе и моего брата Александра, такая «словесность» оплатилась крайне тягостно и дорогой ценой.

Внимательно вслушиваясь во все такие споры и рассуждения, я убедился во множестве разногласий между спорящими, когда вопрос заходил о создании чего-либо нового и определенного вместо существующего ненавистного и полного недостатков строя жизни и государственного управления. Единодушие, энергия да энтузиазм обличителей существующего порядка управления страной сразу резко падали, когда заходила речь о создании нового порядка. Здесь мнения разделялись и переходили в междоусобицу и отчаянные споры среди множества кружков, на которые как-то тогда разбивалась мысль даже самых крупных руководителей дум современной русской молодежи. В спорах этих я разобраться тогда совершенно не мог, но не находил в своем мозгу также достаточных оснований согласиться безапелляционно с каким-либо одним кружковским мнением.

Мне все-таки в этом энтузиазме порицания всего существующего порядка казалось что-то неверным. Я не слышал даже от лучших ораторов и не читал чего-либо для меня достаточно убедительного и в подпольной попадавшей в мои руки литературе, чтобы слепо пойти по стопам проповедников этих новых идей.

Из моей, еще юной жизни я опытным путем постиг уже очень много недостатков и язв нашей общественной жизни. Соприкосновение с жизнью простого народа (во время моих поездок к отцу на хутор, а потом к матери в Херсонскую губернию) убедили меня в том, что освобождение крестьян от крепостной зависимости – величайшее благо для русского народа; что простой сельский люд стал жить неизмеримо лучше, чем при крепостном праве, а бывшие его господа все стали жить хуже и даже многие разорились и захудали. В страстных же речах модных проповедников будущего я часто встречал детей именно этих пострадавших и захудалых представителей когда-то властного над народом слоя общества. Я видел также, как быстро меняют свои убеждения такие краснобаи, оканчивая свое образование… И для меня во всех этих страстных обличениях чувствовалась какая-то фальшь. Искренности и глубины убеждения не чувствовалось в этих речах. Тем не менее, из соприкосновения с этим невоенным миром учащейся молодежи я вынес отвращение к физическому и эксплуататорскому засилью над бедным и невежественным нашим народом и стремление самому себя проверять, чтобы не стать достойным тяжкого порицания в своей личной и служебной деятельности.

И все-таки я никогда не мог допустить мысли, чтобы виновником всех зол и бед России мог быть только император с его прекрасным и благородным выражением лица, какое запечатлелось в моем сердце, когда я говорил с ним непосредственно на разводе. Я внимательно и тщательно давно уже всматривался во все меня окружающее; ясно понимал бездушие и формализм нашей официальной служебной среды. И мне казалось, что в ней не хозяин и сам наш владыка – самодержавный император. Потом я много раз убедился в справедливости моей догадки, когда близко ознакомился с жизнью и характером той высшей среды, в какой родился, вырос, жил и управлял империей ее самодержавный владыка…

В этот год я все-таки, кроме учения, много успел прочитать, пользуясь училищной библиотекой, книгами от частных лиц, а иногда и частными публичными библиотеками, которых в столице было тогда много.

Среди знакомых семей я имел очень хорошо ко мне относившихся лиц и из женской молодежи, но никто мое внимание далеко не увлек.

Так проходили дни за днями. Слухи об ускоренном выпуске нашего курса замолкли. Подошел праздник Св. Пасхи, который я по неизменному обыкновению провел в посещении и нашего чудного училищного храма, и хождением в другие церкви столицы. В массе народа любовь к посещению церквей в праздники оставалась неизменно и, скажу откровенно, мне показалось, что в столице молитвенного усердия в городском населении было больше, чем в провинциальных городах. Но среди городской интеллигенции, служебного мира и даже чисто военной сферы, религия принимал сухие, строго официальные формы «наряда на парад» известного числа рядов с обязательным по приказу присутствием такого-то числа начальствующих лиц. Это красной нитью проходило от царского дворца до каждой войсковой церкви. А ведь только что кончилась тяжкая и кровавая война, где, по словам множества раненых, испытания были так жестоки, что лишь вера в Бога помогала переносить все страдания и операции часто без всякой анестезии! И здесь мне казалась вкравшейся в нашу жизнь какая-то неверная и необоснованная мысль, манившая к какому-то улучшению жизненных невзгод без всякой веры, сваливая все недостатки существующей религиозной жизни на «плохих священников», но ни в каком случае не на отвратительные стороны характера, алчность, эгоизм самих строгих критиков религии.

Майский парад 1879 г. был великолепен: никогда еще я не видел таких масс зрителей и не слышал такого восторженного привета от войск и массы городского населения, каким было встречено появление императора перед фронтом парада!

Начинались наши выпускные экзамены. По расписанию на каждый давалось от суток до 4-х суток подготовки. Конечно, мы это время даром не теряли, пользуясь не только днем, но и ночью. Училищное начальство для возможности заниматься в классах и даже в дортуарах до поздних часов выдавало на каждого из нас по три стеариновые свечи. Мы действительно работали с усердием. Никогда, помню,