Римская сатира - Флакк Квинт Гораций

Разные всадники там азиатские, каппадокийцы

Да голопятый народ, что Галлия[315] нам поставляет.

Только лишь с этой поры наукам противной работы

Взять не захочет никто, вплетающий звучные речи

В мерно-певучий размер, ни один из отведавших лавра.

20 Помните, юноши: смотрит на вас и вас поощряет

Благоволенье вождя, готового дать вам награду.

Если же ты, Телесин, еще откуда-то мыслишь

Помощи ждать в делах, заполняя стихами пергамент

Книги шафранной, то лучше потребуй немедленно дров ты,

Свиток в дар принеси огневому супругу Венеры[316]

Или запри его, брось и отдай на съедение моли:

Ты, создатель высоких стихов в своей маленькой келье

С целью плющ заслужить и тощее изображенье[317],

Жалкий, сломай-ка перо и покинь бессонные битвы:

30 Больше надежды нам нет, — скупой богатей научился

Авторов только хвалить, поэтам только дивиться,

Как на павлина дивится юнец. А годы уходят —

Возраст, который сносил и море, и шлем, и лопату,

В душу тогда проникает тоска, и красноречивый

Голый старик проклинает себя и свою Терпсихору.

Знай же уловки того, кого чтишь вместо муз, — Аполлона,

Как он хитрит для того, чтоб тебе поменьше досталось:

Сам он пишет стихи, одному уступая Гомеру

(Ради тысячи лет), и, если ты, сладостью славы

40 Пылкий, читаешь, — тебе приспособит он для выступленья

Дом заброшенный, что уж давно за железным засовом,

С дверью, подобной воротам, замкнувшимся перед осадой,

Даст и отпущенников рассадить на последних скамейках,

Громкие даст голоса из среды приближенных, клиентов;

Но ведь никто из царей не оплатит цену сидений,

Цену подмостков, стоящих на брусьях, что в долг были взяты,

Или орхестры, где кресла стоят — заемные тоже.

Всё же мы дело ведем и по тощему пыльному слою

Тащим плуг бороздой на пашне бесплодного поля;

50 Мы как в петле привычки к тщеславному делу; свободы

Нам не дано, а зараза писать повальною стала.

Болью души она держит людей и в них матереет.

Лишь выходящий из ряда поэт, особенной крови,

Что не выводит на ткани привычный узор, не чеканит

Пошлых стихов одинакой для всех разменной монетой, —

Этот поэт — я не знаю его, а чувствую только —

Создан духом превыше забот, без горечи вовсе;

Он стремится в леса и жадно пьет, вдохновенный,

Из родника Аонид. Не споет в пиэрийской пещере,

60 Тирса не сможет держать — бедняк печальный, лишенный

Всех тех средств, что нужны бывают и денно и нощно

Телу его: был сыт, восклицая «эвоэ» Гораций.

Есть ли таланту простор, когда не только стихами

Сердце полно и стремленьем к владыкам Кирры и Нисы, —

Сердце, которому трудно нести двойную заботу?

Дело великой души — не забота купить покрывало,

Но созерцанье коней, колесниц, божественных ликов,

Той Эринии, кем приведен в смятение Рутул[318].

Если б Вергилий был без слуги, не имел бы жилища

70 Сносного, то из волос Эриний все гидры упали б,

Мощным звуком труба, онемев, не взыграла бы; можно ль

Требовать с Лаппы Губрена все качества древних трагедий,

Если «Атрей» отдает под заклад и плащи и посуду?

Сам Нумитор не бедняга ль? Послать ему нечего другу,

Ну а Квинтилле дарить, — на это находятся деньги;

Есть и на то, чтобы льва приобресть ручного, что мясо

Жрет помногу: ведь зверь, как известно, стоит дешевле,

Нежели брюхо поэта, который съест что угодно.

Пусть преславный Лукан возлежит среди мраморов сада:

80 Что для Серрана вся слава его, коль она только слава?

Что в ней бедняге Салею, хоть это и слава поэта?

Смотришь, на чтенье бегут приятной для всех «Фиваиды»,

Только лишь Стаций назначил день и обрадовал город,

Что за нежностью он охватил плененные души,

Что за страсть у толпы послушать эту поэму!

Но хоть скамьи и трещат под народом, — а Стацию кушать

Нечего, коль не продаст он новинку «Агаву» Парису:

Должности тот раздает почетные часто и щедро

И на полгода кольцом золотым обручает поэтов[319].

90 То, чего знатный не даст, даст актер, чего ж ты хлопочешь

У Камеринов, Барей, в просторных приемных вельможи?

Ведь «Пелопея» префектов дает, «Филомела» — трибунов,

Но не завидуй поэтам; которых лишь сцена питает:

Где у тебя Меценат, кто будет тебе Прокулеем,

Фабием кто? Где Котта, второй и новый где Лентул?

В те времена по таланту была и награда; для многих

Было полезно бледнеть, в декабре без вина оставаясь.

Далее, ваши труды, летописцы, на много ль доходней?

Больше и времени нужно на них и масла для лампы.

100 Меры не знаете вы; уже тысячный лист громоздится,

И вырастает у всех зловещая груда бумаги:

Так изобилие дел и законы науки велели.

Жатва у вас какова? И дает ли плоды эта почва?

Кто же историку даст, сколько тот — собирателю справок?

Вы, мол, ленивый народ, довольный покоем и тенью.

Ну, а дают что-нибудь для ходатаев наших гражданских

Спутницы их, деловые бумаги в огромных обложках?

Эти красно говорят, когда кредиторы их слышат, —

Пуще всего, если их за бока возьмет тот, кто покруче,

110 За должником ненадежным придя с объемистым списком:

Тут они, как из мехов, изрыгают безмерные враки,

Брызжа на платье слюной; но если ты хочешь проверить

Цену их жатвы, сюда положи достояние сотни

Этих юристов, туда — одного лишь Лацерты из «красных»[320].

Вот уж уселись вожди[321]: встает побледневшим Аяксом

Спорной свободы защитник пред ликом судьи-свинопаса;

Грудь надрывай, несчастный, чтоб после, когда изнеможешь,

Пальму зеленую дали тебе — украшение лестниц.

Что же в награду за речь? Сухая грудинка да блюдо

120 Рыбок, иль высохший лук — месячина рабов мавританских,

Или штук пять бутылей вина, подвезенного Тибром.

Если четырежды ты выступал, заработал червонец,

То и с него кое-что попадет прагматикам[322] в долю.

Платят Эмилию, сколько должны, хотя бы он хуже

Нас говорил, потому что в передней его колесница

С рослой четверкой коней из бронзы и сам он, на дикой

Воинской лошади сидя, грозится копьем дальнометным,

Будто бы бой выбирая своей одноглазой фигурой.

Так-то беднеет Педон и Матон разоряется, близок

130 К краху Тонгилий с его притираньями из носорога,

С шумной толпой неопрятных клиентов, когда через площадь

Слуги мидийские в длинной лектике несут его, с целью

Вилл накупить, серебра, и рабов, и сосудов из мурры,

Пурпуром ткани из Тира прельстительно вас убеждая.

Выгодно это для них: дороже в пурпуре стряпчий,

Цену дает фиолетовый плащ; им нужно жить с треском,

Жить под личиною средств, превышающих их состоянье;

Но расточительный Рим не знает предела издержкам.

Разве мы верим речам? Ведь никто не доверил бы нынче

140 Двести монет Цицерону, когда бы не перстень блестящий.

Смотрит сначада истец, имеешь ли восемь рабов ты,

Есть ли лектика с тобой, десяток вожатых, клиенты

В тогах иль нет. Недаром в чужом выступал сердолике

Павел, ведь этим дороже он стоил Басила с Галлом.

Редко речь бывает красна в убогих лохмотьях.

Басилу разве дадут показать материнские слезы?