Черная сотня. Происхождение русского фашизма - Уолтер Лакер

Вера и азиатскую миссию России не нова, в XIX веке ее разделяли поэты, философы, военные. Они считали, что Россия во многом отличается от Запада, поэтому ей следует не копировать европейские институты, а обратить свою энергию на Восток, где она может сыграть важную положительную роль. Евразийцы восприняли некоторые идеи славянофилов, некоторые — отвергли, осознав, что славянская солидарность, к которой столь часто взывают, в большой степени лишена реального содержания. Они восприняли некоторые коммунистические идеи (точнее, им импонировал динамизм нового режима), но полагали, что в конечном счете большевизм не сможет предложить ничего положительного и, когда это обнаружится, евразийство займет его место как ведущая идеология России.

Эти идеи не были и специфически русскими. Евразийцы широко заимствовали их у новой науки — геополитики, а что касается концепции, рассматривающей Запад как старый, истощенный организм, которому противостоят молодые и динамичные народы Востока, то она впервые появилась в Германии.

Расцвет евразийства продолжался около десятилетия — к 1933 году пар из него вышел, движение раскололось, и его участники пошли разумными путями. В свое время евразийцев заметили, ибо их лидеры обладали литературными талантами и определенной свежестью мысли. Как признал теолог Флоровский, один из ранних евразийцев, много вопросов они поставили правильно, но большинство их ответов были ошибочными или вовсе не относились к делу[261]. Евразийцы так и не разъяснили, что они имели в виду — реально существующий Восток или умственную абстракцию; не дали понять, хотели ли они синтеза Европы и Азии или отвергали и ту, и другую; являлась ли их приверженность к православной религии более глубокой, чем их восхищение исламом и буддизмом. В ретроспективе евразийство напоминает моду на «третий мир», возникшую на Западе в 50–60-е годы и плохо соотносившуюся с реалиями «третьего мира», — в большой степени эта мода отражала наивные надежды некоторых кругов на предполагаемый культурный, политический и экономический потенциал «третьего мира»[262].

Если евразийство не стало значимой политической и культурной альтернативой в 20-е годы и умерло естественной смертью — что же вызвало его возрождение семьдесят лет спустя? Ответ найти нелегко. Отчасти дело в давнишнем стремлении оторвать Россию от Запада. Но Азия 90-х годов — еще менее благоприятная почва для российских геополитиков, чем Азия 20-х. Ни японцы, ни китайцы, ни афганцы, ни иранцы и уж конечно не казахи или узбеки не хотят никаких русских в качестве Kulturtrager и не считают Россию спасительным мостом на Запад, родной душой или близким политическим союзником.

Вне всякого сомнения, у России есть традиционные интересы в Азии и на Тихом океане, равно как и в Европе. Бывшее советское министерство иностранных дел старалось развивать культурные отношения со странами Азии. «Евгений Онегин» был переведен на китайский язык. Азиатский конкурс песни проходил в Алма-Ате. Советские этнографы наладили сотрудничество с институтами на Гавайских островах, в Австралии и даже на Тонга[263]. Но все это не поднимается до масштабов «преображения» или новой геополитической ориентации. Фантазии такого рода исходят из посылок, принятых в давно прошедшие времена, когда еще не были изобретены самолеты и «сухопутные мосты» сохраняли определенное значение.

Некогда существовала русская интеллектуальная традиция, в чем-то сходная с геополитикой. Она восходит к Дмитрию Менделееву (1834–1907), знаменитому химику, который был также политическим философом-любителем. Он заявлял, что центр тяжести Российской империи в будущем разместится где-нибудь в районе Омска, в Сибири. Много лет спустя его идеи вновь появляются у романиста Александра Проханова, геополитика-самоучки. Проханов писал, что «враг готовит удар против отчизны со всех концов света», поэтому система обороны России также должна быть глобальной — этим он оправдывал интервенцию в Афганистане. У геополитики Проханова появились и сторонники, и критики[264]. Но дебаты были прерваны: Советы ушли из Афганистана, республики Средней Азии отделились, так что вряд ли центр тяжести России будет располагаться где-то около Омска.

Итак, евразийская геополитика была использована некоторыми правыми в эпоху экспансий; пригодится ли она в эпоху сокращения вооружений и распада империи? Возрождение евразийского мифа насторожило не только русских демократов, но и либеральных националистов. С точки зрения истории и культуры евразийские тезисы несостоятельны, ибо решающую роль в возникновении русского государства и русской культуры сыграли Скандинавия и Византия, а не Восток. До XVI века невозможно обнаружить никакого азиатского влияния в русской культуре, да и после этого оно не было особенно заметным. Евразийство сегодня, как отмечает Лихачев, служит для прокладывания пути к «политике сильной руки» и для оправдания такой политики. Другие видят в старом и новом евразийстве специфическую российскую форму изоляционизма, либо один из возможных сценариев будущего, обсуждаемых правой, — его не следует принимать всерьез, как и другие столь же сомнительные и взаимоисключающие сценарии вроде «оси Берлин — Москва» и неопанславизма.

Исследователи русского консерватизма отмечают его явно утопический и метафизический характер: вероятно, нигде больше правые не демонстрировали такого пренебрежения прагматизмом и здравым смыслом[265]. Но самая большая слабость политики и мышления русской правой (и сегодня еще больше, чем в прошлом) — это ее параноидальный стиль. Непременная вера в заговоры — не монополия русских: в своей знаменитой статье Рихард Хофштедтер называет ее «старой и возвращающейся модой в нашей жизни»[266]. За антимасонской модой 20–30-х годов прошлого века последовала волна антикатолицизма, и параноидальная традиция в той или иной форме живет до сего дня; недавний пример — фантазии на тему убийства президента Кеннеди.

Параноидальный стиль — неотъемлемая часть ближневосточной, особенно арабской политики[267]. Его можно обнаружить во Франции, Италии, Японии — у крайних правых и левых. Типичный портрет параноика нарисовать нетрудно: он верит во всемогущество врага, с которым невозможен никакой компромисс и которого надо уничтожить как можно скорее, ибо время уходит и до апокалипсиса рукой подать. Все на земле находится под контролем врага. Чтобы его победить, надо поставить под подозрение каждого.

Параноик может нагромоздить массу фактов, в особенности насчет жестокостей и садизма. Некоторые из них могут быть даже правдивыми, но внезапно происходит абсолютно иррациональный квантовый прыжок от одной группы фактов к другой — дух захватывает. Приведем только один пример. Параноик сообщает совершенно точные факты о юных годах автора настоящей книги, проведенных в Германии. Затем следует точное изложение истории нацистской партии. Потом — скачок: Л. жил первые семнадцать лет своей жизни в Германии — значит, он наверняка был видным нацистским лидером. Вариант — нацистские лидеры были евреями.

Верно, однако, что такие фантазии в основном муссируются сектами крайней правой или левой, тогда как большинство граждан, независимо от их политических взглядов, не доверяют явно абсурдным идеям.

В России значительные группы правой (не только безумные маргиналы) упрямо сопротивляются восприятию политической реальности. Ими владеет идея поисков скрытой сатанинской руки, — та же идея, которая многие десятилетия формировала мышление большевиков. Известно, что встреча с четкой и реальной опасностью может произвести отрезвляющий эффект — и на отдельного человека, и на целый народ. Опасность излечивает (во всяком случае, на время) от маний такого рода. Можно полагать, что утопающий понимает: реальная угроза, нависшая над ним, — отнюдь не львы, преследующие его в пустыне. В какой мере российский кризис отрезвляюще подействовал на мышление правой? Факты не слишком обнадеживают. Приведем несколько выбранных наугад примеров. Вера в заговор маршалов против Сталина в 1936–1937 годах сохраняется, хотя для нее нет никаких оснований. Свидетельства, приводимые в пользу этой гипотезы, или выдуманы, или нелепы. Главный источник сведений о «заговоре маршалов» — «немецкий историк Пауль Карелль (Шмидт)», автор нескольких популярных книг по истории второй мировой войны[268]. В книгах Карелля (Шмидта), опубликованных почти 30 лет назад, нет никаких серьезных фактических свидетельств о заговоре Тухачевского. Другой источник — Исаак Дойчер, который в своей биографии Сталина (1949), наряду с другими странными и ошибочными идеями, допускает возможность такого заговора. Доказательств у него также не было, и из последующих изданий книги он, хотя и неохотно, убрал эту идею. Подобным же образом русская крайняя правая продолжает верить и в «заговор врачей» 1952 года.