Голос бездны - Ветер Андрей

– Я убил Павла Шеко и хотел убить Ксению, но…

– Положил в гроб и закопал заживо? – Эдик умилённо захлопал в ладоши. – Браво! Какая игра воображения, Мишенька. Ты явно начитался античной литературы. Но почему ты говоришь, что попытался закопать её? Я был на похоронах. Я видел, как её…

– Её достали какие-то козлы, и теперь меня со всех сторон обложили менты.

– Забавная картина. Ксения видела, как ты убивал Шеко?

– Да. Я застукал их вместе и вспылил.

– Хороша вспышка! Потерпеть денёк-другой ты не мог, чтобы поручить кому надо разобраться со своей потаскушкой? Разве тебя жизнь не научила, как себя сдерживать?

– Я всё понимаю.

– Ты поступил очень опрометчиво, мой милый. Мы с тобой принадлежим к миру королей. Мы не имеем права… э-э… разбираться с неугодными людьми нашими собственными руками. На это у нас имеется множество добросовестных исполнителей, которые никогда не бросят тень на нас, их хозяев, покровителей, кормильцев. Они преданы нам, потому что мы щедро платим… Да не оскудеет рука дающего…

– Я не мог сдержать себя, – объяснил Когтев; его голос звучал, как у провинившегося мальчишки.

– Это я уже слышал. Ты помнишь, на чём погорел Исаков? На точно таком же деле. Этот несчастный своими руками зарезал жену и её любовника на глазах у гостей. Сколько на его совести заказных дел было, и никто ничего не мог предпринять, а тут он сгорел. Теперь отбывает.

– Перестань, Эдик. Мне и без того тошно.

– А что я могу? Ты ведь не просто убил Шеко, ты с большой изощрённостью попытался разделаться с женой. Это серьёзная, скажем так, провинность.

– Мне нужна твоя помощь.

– Чем могу…

– Во-первых, пошебурши в прокуратуре, может, как-то можно сдержать рвение ментов. Во-вторых, достань из-под земли мою Ксению и Лисицына…

– Это которого?

– Журналист из «Плюфя».

– А он тут при чём?

– Всё при том же. Он в курсе всех деталей. Я сдурил, что не удавил его, но что уж теперь… И в-третьих, выясни, кто именно занимается моим делом, чья бригада устроила мне засаду и так далее…

– Что потом?

– Их всех надо убрать.

– У тебя, Мишенька, губа не дура. Голливудский размах, – Семёнов в задумчивости откинулся на спину, почти утонув в кресле. – А не поздно ли?

– Что мне остаётся? – Когтев в бессильной злобе стукнул тростью о пол. – Сваливать за бугор? Я понимаю, что этого не избежать. Но я не могу навсегда.

– Почему?

– Потому, Эдик, что я привык здесь жить. Я люблю эту сраную страну.

– Так ты патриот? – поднял брови Семёнов. – Кто бы мог подумать. Ха-ха-ха!

Когтев раздражённо встал и прошёл широкими шагами вдоль стены.

– А костюмчик-то на тебе, Мишенька, не отечественного пошива, и денежки в твоём кошельке хрустят не наши, – покачал головой Эдик Семёнов. – Зачем тебе оставаться здесь? Езжай отсюда, и у тебя будет гораздо больше шансов остаться на свободе. Ты же хочешь остаться на воле?

– Я не намерен обсуждать это. Я прошу тебя о помощи. Ты сможешь сделать то, о чём я прошу?

– Я попытаюсь. Но за один день, как ты понимаешь, этого не провернуть. У тебя слишком большой аппетит, мой милый.

Чаепитие

Ксения ждала возвращения Романова от Лисицына с нетерпением. После всего случившегося она оставалась в состоянии полной растерянности и никак не могла расставить всё по своим местам. То есть всё было вполне ясно, но вместе с тем всё сделалось другим, новым. Романов внезапно превратился в человека близкого и надёжного. Он мог быть не просто другом по имени дядя Ваня, он мог быть её отцом, кровь которого наполняла её плоть. Двадцать два года она жила без отца, и теперь вдруг появился человек, который мог называться им. Он не навязывался, не утверждал, он сам не знал наверняка, да это и не было нужно. Начиная с их разговора на обочине шоссе, Ксения стала испытывать к нему огромную нежность и доверие. Чувства были острее и сильнее, чем девичья влюблённость и сексуальная страсть. Они были основательнее, громаднее, просторнее. Она не противилась им. Наоборот, ей хотелось этих чувств, она лелеяла их, наслаждалась ими. Она с головой отдалась тому, чего была лишена все прежние годы.

«Пусть он и не отец мне, – размышляла Ксения, – но он близко знал маму, он любил её. Он связан с той жизнью, от которой у меня не осталось ничего, кроме имени и фамилии. Он пришёл оттуда. Он соединил прошлое и настоящее в одно целое! Ах, как хорошо, как здорово, что появился дядя Ваня!»

Дожидаясь его возвращения, она невольно перебирала в памяти события прошедших дней, вновь и вновь содрогаясь от накатывавшего на неё кошмара. Опять её глаза шарили в непроницаемой тьме по крышке гроба, опять видела она дрыгающееся на полу тело Павла Шеко, опять смотрела безумно на стекающую с морды жующей собаки кровь. И ужас пронизывал её всю миллионами острых иголок. Но иногда к ней подкрадывалось незнакомое чувство, исходившее будто не от неё самой, а от кого-то ещё, может быть, от Сергея Лисицына.

Сергей. Странный человек. Непонятный. Ей приходилось много слышать о нём, читать его статьи в дурацком «Плюфе». Многое в его писанине оставалось для Ксении непонятным, но статьи непременно наводили на размышление. Она знала, что не отличалась особым умом, но никогда не страдала от этого, тем более что дорогу в жизни она прокладывала иными своими достоинствами. Именно поэтому «Твёрдый знак» Лисицына всегда удивлял её. Сергей рассуждал о вещах вроде бы хорошо знакомых, говорил о понятиях, давно навязших в зубах, но выворачивал их наизнанку и выставлял в новом свете. Это понимала даже Ксения, несмотря на своё… Как он назвал это – невежество? Невежество идёт по пути желания. Невежество постоянно жаждет. Невежество хватает всё, что попадается под руку, не утруждая себя вопросами, нужно это или нет. Только невежество хочет обладать знаниями, только невежество хочет быть респектабельным, богатым, могущественным. Человеку, которого невежество не поглотило, всё это не нужно. Однако невежеству так трудно противостоять, оно неукротимо, дико и тупо.

Ксения вспоминала эти слова из последней публикации Лисицына и содрогалась, понимая, что они полностью отвечали её характеристике. Она всегда стремилась чем-то завладеть: положением в обществе, модными картинами, книгами, туалетами, знакомствами. Она спешила получить в свои руки побольше. Но никогда не нуждалась ни в чём из того, что получала и что выставляла напоказ. Она прекрасно могла обходиться без своего богатства, ей не нужны были её многочисленные приятели и приятельницы. Однако она неустанно прибирала к себе всё новых и новых. Что это? Болезнь? Или невежество? А ведь так не хотелось принадлежать к этой категории людей, к этим так называемым сливкам общества…

Тьфу! При чём тут это?

Если сказанное Лисицыным не относилось к ней, тогда почему она так задета этим? Он не называл ни одного имени, ни одной фамилии, но на следующий день после выхода «Плюфя» все почему-то всегда оправдывались. Не то чтобы открыто говорили: «Это не про меня!», но всё-таки яростно оспаривали написанное Сергеем.

Да, Лисицын не был похож на остальных. И то, что Ксения познала его как мужчину, лишь утвердило её в этой мысли. Он был человеком на все сто процентов, но человеком, абсолютно отличным от других людей. Ему, разумеется, были свойственны обычные человеческие качества, у него была нормальная мужская эрекция, под мышками пахло потом при возбуждении, но разве в этом дело? Он оценивал всё происходившее с ним и со всей толпой человеческой будто бы с изнаночной стороны. Он сам был изнанкой человека.

Что до истории с Когтевым, то Ксения ощущала всей своей природой, что в закружившем её вихре скрывалось нечто глубокое, важное. Не просто из-за её увлечения молодым скульптором случилось убийство и захоронение. Не просто из-за шокового состояния она перепутала адрес и пришла к Лисицыну. Нет, нет и ещё раз нет! Бывают случайности, но не бывает целой цепи случайностей, которые приводят к опять же случайной и очень важной встрече. А встреча произошла. Встреча с Романовым. Значит…