Китай у русских писателей - Коллектив авторов

лишних рук требуется для этого? На наши деньги расход на десятину получился бы 20 рублей. На эти 20 рублей, казалось бы, выгоднее было бы купить со стороны совершенно нового удобрения. В данном случае привезти с моря и рек разных трав, илу, как и возят здесь.

Отопление этими корнями тоже не оправдание, так как тут же, в кузнице, работают на каменном угле.

– Далеко добывается этот уголь?

– Пять ли отсюда – сколько угодно.

– Почему же вы не топите печей ваших этим углем?

Молчат китайцы и только смотрят на человека, который пристает к ним с несуществующим для них вопросом «почему». Все «почему» давно, очень давно решены и перерешены, и ничего другого им, теперешним обитателям земли, не остается, как делать, ни на йоту не отступая, то же, что делали их мудрые предки.

При такой постановке вопроса преклоняться придется не перед пятитысячелетней культурой, не перед допотопными и нерасчетливыми орудиями и способами производства, а перед поразительной выносливостью и силой китайской нации.

Как живет нация – задавленная произволом экономическим (калека-домосед женщина, обязательные орудия: борона, двухколесная телега, судно и прочее), произволом государственным (взяточничество, вымогательство, пытки, казни и, как результаты, хунхузы, постоянные бунты), гнетом своей бесплодной интеллигенции, религиозным уродством (Конфуций), – живет и обнаруживает изумительную жизнерадостность и энергию.

И несомненным здесь станет только одно: что, когда в нации возродится атрофированная теперь способность к мышлению, а с ней и творчество, китайцы обещают, при их любви к труду и энергии, очень много.

И только тогда, во всеоружии европейского прогресса (только европейского, конечно), в лице их может подняться грозный вопрос их мирового владычества.

Но, вероятно, это произойдет тогда, когда и само слово: китаец, немец, француз – в мировом хозяйстве уже потеряет свое теперешнее национальное значение и грозность вопроса сама собой, таким образом, рухнет.

А до того времени китаец – только способный, но бедный и жалкий. И слова: «каждый китаец имеет свою полоску и свою свинку», «китаец решил капитальный вопрос, как прокормиться», – в значительной степени только слова.

Пролетариата в Китае за эти только несколько дней я вижу такую же массу, как и у нас. Что до прокорма, то какое же это решение, если приходится решать этот вопрос путем выбрасывания детей на улицу, путем питания организма диким чесноком да горстью гоалина, – питание, которому не позавидует наш западный еврей, для которого селедка в шабаш уже роскошь?

Другие вопросы: способны ли китайцы приобщиться европейской культуре, в какой срок и каким путем? Ответы на них могут дать, вероятно, только будущие поколения, так как познание китайского естества в настоящий момент вообще находится в первобытном состоянии, а тем более, что могу сказать я, турист, с птичьего полета смотрящий на всю эту, совершенно чужую мне жизнь? Могут быть только впечатления: искренние или неискренние, предвзятые или свободные. В своих впечатлениях я хотел бы быть и искренним и свободным.

Сегодня мы продолжаем нашу дорогу все тем же окольным путем и выедем на большой тракт только к вечеру.

Опять день и солнце, опять поля кругом, все то же трудолюбивое густое население, множество скота: хватит продовольствия на целую армию. Приволье, зажиточность, мир. Какой-то благословенный уголок земного шара, где 23 октября 25 градусов днем, где выспевает виноград, растут груши и сливы, где трудолюбием жителей все эти приморские пески превращены е плодоносные пашни.

К вечеру мы выехали опять на большую дорогу и ночевали на постоялом дворе.

Когда, поев, мы улеглись, как и все остальные посетители, на нары, мой сосед, путешествующий китаец, с помощью переводчика, которого мы теперь стерегли, как свой глаз, спросил меня:

– Вы не боитесь путешествовать одни?

– Но китайцы в нашей стране тоже одни путешествуют, – ответил я.

Мой ответ произвел хорошее впечатление на общество, и со всех сторон мне закивали дружелюбно головами.

– У нас тоже, куда хотите, поезжайте, а нехорошие люди везде есть.

И со всех сторон кричали:

– Это верно, везде есть дурные люди.

А утром нам подали счет и ни копейки не взяли больше против того, что брали со всех. И так везде и всегда. И поэтому я энергично протестую против всяких обвинений китайцев в мошенничестве и лукавстве.

В коммерческих делах китайцам доверяют на слово очень крупные суммы. Во всех банках – китайцы. Артель китайских рабочих за несправедливое оскорбление одного из своих членов оставляет работу, теряя при этом весь свой заработок. Все это не указывает ни на мошенничество, ни на хитрость, а напротив, как часто пользуются этими свойствами китайцев именно те, которые со спокойной совестью и громче других говорят: «Китаец мошенник».

* * *

26 октября

Страна от Бидзево[17] до Порт-Артура представляет несколько другой характер в сравнении с проеханным уже нами побережьем Ляодунского полуострова.

Местность гористее, пахотных полей меньше, и урожай значительно беднее здесь. Нет той заботы о полях, нет больше мирных, оживленных картин сельского хозяйства: групп, работающих в поле, работающих около фанз молотильщиков кукурузы, гоалина; групп, возящихся у компостных куч.

Здесь хозяйство стало как бы второстепенным уже делом, в фанзах и около народу мало, – больше старики; многие фанзы стоят пустые. Ушли ли их обитатели, привлеченные заработками в Порт-Артуре, совсем ли ушли, испугавшись иноземного нашествия?

27 октября

Чем ближе к Порт-Артуру, тем больше заметно присутствие русских.

На узком перешейке, между двумя морями, где видны оба берега, посреди перешейка возвышается целая земляная крепость.

Тут же лагерь русский. Идут какие-то маневры; группа офицеров на берегу.

От китайского города Вичжоу, пока совершенно еще самостоятельного, идет большая дорога в горы, за которыми скрывается Порт-Артур. Китайский город уцелел среди наших владений, потому что он принадлежит каким-то родственникам богдыхана. Прежде вся окружность платила подати этим родственникам. Теперь подати платит население нам, но и родственники богдыхана не зевают и вымогают вторую подать в свою пользу пыткой.

По дороге оживленное движение: идут, едут в арбах, на ослах. Прекрасный тип верховых ослов, высоких, на тонких ногах, с тонкой, нежной, как шелк, светлой шерстью. Очевидно, они дороги, потому что сидят на них китайцы богато одетые, в богатых китайских седлах, с дорогими попонами, расшитыми на них шелками и золотом драконами, зверьем и изречениями.

С тем же любопытством, с каким я смотрю кругом, смотрят и китайцы и русские.

Очевидно, для всех в новинку все, что теперь происходит.

Чтоб быть правдивым, не могу не заметить, что по дороге попадались иногда русские, которые при встрече, например, их экипажей с китайцами без церемонии рвались, кричали и требовали, чтобы