Аттестат зрелости - Евгения Изюмова

- Позови Настю Веселову, она к вам из нашей школы пришла.

- Влюбился, что ли? Она у нас недотрога, хотя и занятная девчонка, я бы сам за ней приударил, да не свободен, понимаешь. Моя глаза выцарапает и ей, и мне, - Саня громко захохотал. - И ты к Насте не клейся, дохлый номер. Ей прямая дорога в монастырь.

- Ладно трепаться, позови, я сказал! - насупился Окунь.

Лаптев поклонился, развел руками:

- Не могу, потому что, как вручили аттестаты, она ушла. Я  же говорю - дохлый номер за ней гоняться.

Окунь, ни слова не говоря, сбежал с крыльца, быстрым шагом пересёк школьный двор.

Настино окно светилось, как маяк. Окунь издалека увидел этот свет, и шёл к нему, не сводя с окна глаз, умоляя мысленно Настю не гасить раньше времени путеводный огонёк. Но сразу подняться к Насте Окунь не решился. Сел на маленькую скамеечку на детской площадке, закурил, не упуская из виду свет в Настином окне и дверь её подъезда. Потом встал и направился к дому.

Медленно, со спокойствием человека, возвращавшегося домой после долгого отсутствия, Окунь поднимался по лестнице, с удовольствием оглядывая стены со смешными детскими каракулями, двери квартир.

У Настиной двери на секунду остановился, перевёл дыхание и нажал кнопку звонка. Тот звякнул нерешительно за дверями. Окунь вновь, уже до отказа, утопил в гнезде чёрную кнопку, и звонок весело, громко затрещал на всю квартиру. Послышались торопливые шаги, обитая коричневым дерматином дверь распахнулась, на пороге стояла Настя.

- Это ты, - совсем не удивилась, пригласила. - Проходи.

- Я вообще-то на минутку, - хрипло произнёс Окунь. -

Поздравить с окончанием школы зашел.

- Спасибо. - Настя спокойно и строго улыбнулась. - Проходи, чего же ты?

- А это удобно? Поздно уже. Что мать скажет?

-Я одна. Мама с Илюшкой и бабушкой уехали в деревню.

Окунь раздумывал: войти или не войти?

Настя поняла его состояние, улыбнулась опять спокойно и уверенно. Окунь отметил, что Настя построжела, повзрослела что ли, стала как-то увереннее, проглядывало в ней что-то рябининское, упрямое и решительное. Окунь часто бывал возле дома Насти, но зайти не решался. Он чувствовал себя виноватым перед Настей, что не бился, не сопротивлялся Одуванчику и его компании, это потом он чувствовал к ним только ненависть, а страха уже не было. Пусть бы кости все переломали, легче было бы Насте в глаза смотреть. А он испугался, безропотно подчинился и этим предал Настю, обманул её.

- Ну что ты? Робкий какой стал, - вновь летучая, знакомая, почти рябининская улыбка, но теперь эта улыбка не раздражала Окуня, как раньше. - Заходи, не держать же дверь открытой.

И Окунь шагнул через порог.

Настя показала ему на комнату, где горел свет, мол, проходи, а сама ушла на кухню, оттуда потянуло слегка газом, видимо, Настя не сразу разожгла горелку.

Окунь опустился в кресло с высокой спинкой, вытянул блаженно ноги, устроился поудобнее и закрыл глаза. Хорошо...

Настя принесла на блестящем подносике две чашки и нарезанный тонкими ломтиками батон на тарелке, розетку с вареньем и вазочку с конфетами. Из чашек в ноздри пахуче ударило  кофе. Окунь раскрыл глаза, увидел, как Настя ловко расставила всё на журнальном столике между креслами. Из торшера струился мягкий зеленоватый свет. На диске проигрывателя была пластинка, звучала прозрачная, легкая музыка Моцарта. Необыкновенным уютом обволакивало Окуня.

-Я сыт, Настя...

- Знаешь, законы гостеприимства обязывают, - она отбросила прядь волос со лба.

Окунь удивился:

- У тебя новая прическа? Как это я сразу не заметил?

- Плохо смотрел, - только усмехнулась небрежно.

Настя отрастила волосы, и сейчас они лежали, стянутые на затылке, узлом. Окунь вспомнил, как она рассказывала, что до пятого класса носила косы, и как Ерошкин дёргал за косы, а Светка Рябинина лупила Ерошкина за это, и поинтересовался:

- Почему косы не заплетаешь?

- Не модно. Да ты лучше кофе пей, не задавай глупые вопросы.

- Не хочу, вот если бы холодненького чего, а? Нет у вас кваса?

Настя поднялась с кресла, ушла на кухню и принесла фаянсовый кувшинчик и стакан, налила в стакан розоватый напиток, подала стакан Окуню, и тот с наслаждением выпил клюквенный морс, аж  крякнул от удовольствия.

- А я завтра тоже уезжаю, - сказала Настя. - В деревню. Буду там к экзаменам в институт готовиться.

Окунь как не слышал:

- Ты почему сегодня к нам не пришла?

- Зачем? Светка завтра придёт и всё расскажет.

- Ага, жди, придёт твоя Светка, с Герцевым она любезничает, - съехидничал, не удержался: в самом деле - Светка, да Светка, других рядом будто нет? - Я её звал к тебе - не пошла!

- Дошло, наконец, до Герцева, - Настя совсем не удивилась сообщению Окуня, спокойно прихлебывала кофе маленькими глоточками. - А Светка всё равно придет, обещала, и придет, - отомстила за ехидство Окуню. - Ты вот зачем пришёл?

- Поздравить с окончанием школы, зачем же ещё?

- Спасибо. Слышала уже. А ещё зачем? - Настя требовала ответ.

Окунь глубоко вздохнул, как под воду собрался нырнуть, сказал:

- Я осенью в армию ухожу. Пока на завод пойду работать. А ты будешь ждать меня из армии?

- Не-ка, - покачала слегка отрицательно головой. - Я не верю тебе. Ненадежный ты. Извини, но это правда.

- Я понимаю тебя и не обижаюсь, - Окунь взял Настину руку, прижал к своей щеке, но Настя высвободила руку, спрятала под журнальным столиком.

Окунь сцепил пальцы на коленях и начал говорить. Медленно, запинаясь, но скоро речь его выправилась, потекла горячим ручейком, и ничто уже не могло остановить Окуня.

Он рассказывал без утайки о себе всё: про своих девчонок, про Одуванчика, про мысли о себе, о Насте. Выплескивал всю свою боль перед Настей, совсем не надеясь на её жалость. Просто ему надо было выговориться до конца, рассказать, что накипело внутри...

Настя молча слушала, думая, как ей быть: и хочется поверить Окуню, и боязно. Была бы здесь Светка... Она в миг бы всё решила. Удивительно, но в Светке уживались одновременно и робкая девочка, и мудрая женщина, в ней словно индикатор какой-то, чуткий к чужой беде. Настя в себе такого сочетания не чувствовала. А Светлана жила по каким-то ей одной известным законам. Вот даже с Серёжкой Герцевым вела себя вопреки логике, не так, как делали девчонки, которые стремились привлечь к себе внимание Герцева - Светка наоборот, постоянно жила с ним в ссоре. Для неё, казалось, существует всего два цвета - чёрный и белый, она чётко знала, что такое хорошо, а что - плохо, и поступала как, по её мнению, хорошо. Окунь говорил, что его мать точно такая же, прямолинейная.

Светка, думала Настя, уже перешла границу, разделяющую детство и взрослость. И Окунь, похоже, тоже подошел к этой границе, один шаг, и он переступит заветную черту, а остальным это ещё предстоит сделать. Светка и Окунь уже получили аттестат зрелости своей способности выстоять перед жизненными невзгодами...

Окунь, пока говорил, ни разу не взглянул на девушку. Он внимательно рассматривал свои худые нервные руки. Водил пальцем по морщинкам ладони, словно читал там всё, что сейчас говорил. И чем больше открывался перед Настей, тем светлее становилось его лицо, а плечи распрямлялись, будто сползала с них тяжеленная бетонная плита, согнувшая спину Окуня в дугу. Наконец выговорился и посмотрел открытым ясным взглядом на девушку. Настя тоже взглянула на Окуня и не заметила в его красивых глазах фальши и обычной усмешки.

- Хорошо, Вася. Я  буду ждать тебя из армии, буду писать тебе письма, - и засмеялась, шуткой разряжая накалённую обстановку. - Всё равно надо будет не о мальчишках думать, а учиться. А тут буду сочетать приятное с полезным. Разве не так?

Ночной город стал для Герцева и Светланы другом.

Сонные улицы и площади молча принимали их и молча провожали, глядя вслед тёмными глазами-окнами. Иногда слышались то грустные, то весёлые песни: выпускники всего Верхнего вышли на улицы города, прощаясь с детством и школой. Но Герцев и Светлана старались не встречаться с шумными ватагами, уходили на самые дальние и тихие улочки. Просто брели, куда глаза глядят, и улицы их привели к реке.

Река была спокойная, спокойная, непохожая на себя, словно невидимый джинн пригладил её воды рукой и остановил бурливое течение. Ни морщинки, ни одной складочки на водном зеркале. Вода - ярко-синего цвета. Это утреннее, ещё не поблекшее от солнца, небо отражалось в реке.

На другом берегу розовели от восходящего солнца катера, дома, обведённые чётко, как чёрной тушью. На розовом фоне золотыми звёздочками сверкали не погасшие фонари.

Сонное царство отражалось в воде. Казалось, кто-то взял да разрезал и катера, и дома, и прибрежные тополя на две половинки, как арбуз, и расположил их по обе стороны береговой линии. Светлана сказала об этом Герцеву. Он хмыкнул удивленно.