Голубой ангел - Франсин Проуз

Анджела подходит к столу, наклоняется к Свенсону так близко, что он видит под слоем пудры проступившие на ее щеках красные пятна.

– Не могу поверить, что вы это допустили! – говорит она. – Не могу поверить, что вы не стали за меня биться. Да я позволила вам себя трахнуть по одной-единственной причине: думала, вы поможете мне отдать роман тому, кто сумеет хоть что-то…

У Свенсона такое чувство, будто душа отделяется от тела. Теперь-то ему ясно, чего он так панически боялся, но происходящее оказалось еще страшнее. Так бывает, когда ударишься, порежешь палец, ушибешь щи­колотку: сразу понимаешь, что настоящая боль впереди, она пережида­ет, пока схлынет прилив адреналина и ты останешься с ней один на один.

– Вот уж не думал, что дело обстоит именно так, – говорит он. – Не понял, что вы просто позволили мне себя трахнуть. Думал, мы оба этого хотели и с самого начала знали, что это случится.

– Когда пойдете – сообщите, – говорит Анджела и пулей вылетает из комнаты.

Свенсон слышит ее шаги на лестнице. Внезапно они смолкают. Она что, остановилась на полдороге? Может, хочет вернуться, извиниться? Нет, снова звучат шаги, они все тише и тише, вот и смолкли совсем.

Во вторник Анджела на занятия не является. Свенсон предполагал, что она не придет. Но когда он входит и видит, что ее нет, поражается тому, как сильно его это задело.

– Кто отсутствует? – спрашивает он нервно.

– Анджела, – отвечает Макиша.

Они знают, что он это знает, прочли по его лицу. Никто не забыл се­минар перед Днем благодарения и страстную речь Свенсона в защиту та­ланта Анджелы. Теперь они про себя злорадствуют по поводу ее отсутст­вия. Она получила похвалу, которой добивалась, услышала то, что хотела услышать. К чему тратить драгоценное время на общение с теми, кто настолько ее ниже?

Свенсон делает глубокий вдох.

– Кто-нибудь знает, где она?

– На ланче я видел ее в столовой, – говорит Карлос. – Она мне не сказала, что не придет.

Клэрис говорит:

– Я утром видела, как она выходила из общежития. – Она смотрит холодно и многозначительно, уж не намекает ли на тот случай, когда встретила в общежитии Свенсона.

– Что ж, очень жалко, – говорит Свенсон бодрым тоном. – Интересно было бы услышать мнение Анджелы о замечательном рассказе Клэрис.

Ему не следует употреблять слова типа «замечательный», не следует выказывать свое одобрение до того, как они выскажут свое непредвзя­тое мнение. Впрочем, пусть знают – Клэрис действительно написала вполне неплохой рассказ, неплохой для ее уровня. Свенсону нравится не только то, что делает Анджела.

Рассказ Клэрис – о девочке, поступившей в интернат, о белой девоч­ке, богатой, из Блумфилд-хиллз, которую поселили в комнате с черноко­жей, дочерью пластического хирурга из Брентвуда. Они неплохо пола­дили. Но когда белая девочка приезжает домой на каникулы, родители принимаются расспрашивать ее о соседке по комнате, они якобы либе­ралы, делают вид, что их просто интересует жизнь дочери, а на самом деле хотят выяснить, не зря ли они платят двадцать восемь кусков в год, – может, их доченька живет с какой-то юной хулиганкой из Уоттса. Замученная расспросами девочка выдает им то, чего, как ей кажется, они от нее ждут: рассказывает, что ее соседка и в самом деле была чле­ном одной банды и ушла оттуда, когда ее товарищи совершили ужасное преступление. Естественно, она все выдумала, но, поведав эту историю родителям, понимает, что теперь ей никогда не пригласить свою сосед­ку домой на каникулы. Родители ни за что не поверят, что она солгала, что никакой банды не было.

– Клэрис, прочти нам какой-нибудь отрывок.

Свенсону уже кажется, что он выдержит. Час пролетит незаметно, и он сможет наконец уйти из комнаты, где так часто бывала Анджела, из комнаты, в которой Анджелы нет.

Клэрис листает текст, находит рассказ в рассказе, то место, где де­вочка лжет своим родителям.

Я им рассказала, как однажды вечером моя соседка вдруг заплакала, как она заговорила вдруг про парня, который ей нравился, это был первый маль­чик, с которым она поцеловалась, и он был членом банды, они хотели, чтобы она тоже туда вступила, и она готова была пройти какой-то очень опасный и противный обряд посвящения, но случайно узнала, что они совершили нечто совсем мерзкое – она даже отказалась сказать мне что.

– Она и в самом деле тебе не рассказала? – спросила мама. – Или ты нам не хочешь говорить?

Я ответила, что действительно ничего не знаю. Я могла и придумать что-нибудь, как придумала все остальное. Но им мне не хотелось этого рассказы­вать.

– По-моему, хватит, – говорит Клэрис.

Как всегда, наступает пауза, которую прерывает Макиша:

– Ну давайте я! Слушайте, по-моему, очень круто. По-настоящему. Знаете, как я говорю? Белые всегда рады какую-нибудь гадость про нас узнать. – Макиша считает это похвалой. Жаль только, она упустила самое слабое в рассказе Клэрис – его очевидную политическую направленность.

– А что думают остальные? – спрашивает Свенсон.

– Лихо получилось, – говорит Карлос. – Мне понравилось.

– А мне понравилась концовка, – говорит Дэнни. – Когда она, после того как наплела своим родителям с три короба, едет назад, к своей соседке.

– Мне тоже! – соглашается Нэнси, которой нравится все, что нравится Дэнни.

Кортни поднимает руку, перебирает пальчиками. Ногти у нее выкра­шены в перламутрово-лиловый цвет и похожи на виноградины, прихва­ченные морозом.

– Кортни! – обращается к ней Свенсон. – Пожалуйста, высказывайся. Руку можно не поднимать.

– У меня одно малюсенькое замечание, – говорит Кортни. – Насчет банды. Может, нужно побольше подробностей, чтобы ясно было, это не какая-то абстрактная банда, а вполне конкретная?

Неужели Кортни не понимает, что повторяет слово в слово то, что говорили в классе про ее рассказ? Студенты часто так попугайнича­ют – воспроизводят совет, который дали им. Самое забавное, что Кортни, похоже, не чувствует того, что ложь, которой потчует девоч­ка своих родителей, застольные беседы белых об ужасах жизни негри­тянских кварталов – все это сознательная пародия на ее собственный рассказ. Но вот что странно: Свенсон и сам только что это заметил. Он смущен, но ему еще и смешно. Студенты бросают на него с Кортни встревоженные взгляды. Пусть смотрят. Пусть волнуются. Какая раз­ница, как пойдет занятие дальше? Может, пора дать этой шараде раз­гадку? Зачем делать вид, будто пристойный, но все равно посредствен­ный опус Клэрис, построенный на ошибочных установках, можно каким-то образом улучшить? Он берет в руки текст, кладет его обратно на стол.

– Так, наверное, с этим всё, – говорит Свенсон. – Кто-нибудь хочет что-нибудь добавить? – Это, собственно, не вопрос, не приглашение к разговору. Обсуждение закончено. – Увидимся через неделю.

Он не спрашивает, чей рассказ будут обсуждать. Студенты разочаро­ваны, особенно Клэрис, которая старалась и во многом преуспела, но до которой он не снизошел.

– То есть как – всё? – говорит Карлос. – Тренер, мы только двадцать минут отзанимались.

– Всё, – кивает Свенсон. – Вы свободны. Да что с вами такое? Если бы меня преподаватель отпустил пораньше, уж я бы не сидел и не глазел на него разинув рот.

Медленно, нерешительно они собирают вещи, встают, одеваются.

– Тренер, вам надо отоспаться, – советует Карлос. Клэрис ледяным тоном цедит: «Спасибо».

– Всего! – говорит Кортни.

Они гуськом уходят. Свенсону вспоминается одна история, которую ему рассказали в воспитательных целях, когда он только приехал в Юстон, – история про преподавательницу, которая стала появляться на за­нятиях под мухой, назначала студентам консультации на двенадцать но­чи в мексиканском ресторанчике в Уинуски. Тех это настолько достало, что как-то раз, когда она вырубилась прямо на занятиях, они, уходя, на­пялили ей на голову бумажный пакет. Эта история всегда его очень успо­каивала. Пока я не ухожу из класса в бумажном пакете, думал он, ситуа­цией я владею. Но сейчас, когда студенты один за другим идут мимо его стола, он понимает, что будь у них такой пакет, они бы не преминули им воспользоваться.

У себя в кабинете Свенсон видит, что зеленый огонек телефона мигает. Наверняка это звонила Анджела: хочет объяснить, почему не пришла на занятие. Он нажимает кнопку и никак не может понять, почему вдруг Анджела заговорила мужским голосом с английским акцентом.

Это Фрэнсис Бентам, сообщает, что ему необходимо срочно с ним повидаться, просит, как только он появится, перезвонить секретарше. Зачем он понадобился ректору? Ничего предосудительного он не совер­шал. Может, его выбрали учителем года, и ректор спешит сообщить ему эту радостную новость? Или назначили членом какого-нибудь комитета, что считается очень почетным, однако надо будет найти способ вежли­во поблагодарить и сказать, что он такой чести недостоин. Нет, не нра­вится Свенсону это «необходимо». Мне необходимо срочно с вами пови­даться. Когда тебе хотят сообщить, что ты выбран учителем года, про необходимость речи не ведут. Не нравится ему и «срочно» – как и то, что Фрэнсис Бентам звонит ему в кабинет. Не могла ли Клэрис сказать ректору, что видела Свенсона выходящим из комнаты Анджелы?