Изощренное убийство - Филлис ДЖЕЙМС

– Еще более вероятно, что таким образом он хотел скрыть истинную причину вторжения незнакомца, создав впечатление, будто это было банальное воровство. Нейгл совсем не хотел, чтобы полиция задалась вопросом, с какой стати таинственный незваный гость решил завладеть медицинскими архивами. Стащив пятнадцать фунтов, Нейгл – а только он мог это сделать – сбил с толку всех. Так же как и когда постарался с лифтом, разумеется. Милый штришок. Он потратил всего минуту, чтобы загнать лифт на третий этаж, прежде чем выскользнул из полуподвальной двери. При этом существовала вполне отчетливая вероятность: кто-то услышит грохот и запомнит его.

Сержант Мартин подумал, что все эти догадки логичны и прекрасно сходятся одна с другой, но доказать это будет дьявольски трудно, и высказал свою мысль вслух.

– Вот почему я показался в клинике вчера и продемонстрировал свои намерения. Нам нужно привести его в замешательство. Вот почему стоит сегодня вечером заглянуть туда. Если Нейгл там, попробуем немного на него надавить. По крайней мере мы хотя бы знаем, в каком направлении двигаться.

За полчаса до того, как Далглиш с Мартином навестили квартиру в Пимлико, Питер Нейгл вошел в парадную дверь клиники Стина и закрыл ее за собой. Не включая свет, он стал пробираться в подвал, освещая дорогу тяжелым фонарем. Ему не так много предстояло сделать – отключить печь для обжига и осмотреть котельную. И еще оставалось одно маленькое личное дельце, которому следовало уделить пару минут. Для этого ему пришлось бы зайти в архив, и это место недавней смерти, где от стен всегда отдавалось эхо, не вселяло в него дикого ужаса. Мертвые были мертвыми, бессильными, лишенными дара речи навеки. Даже в мире всеобщей неопределенности в этом можно было не сомневаться. Человеку настолько хладнокровному, чтобы он мог совершить убийство, было чего опасаться, если размышлять здраво. Но Нейгл не боялся, что ему могут причинить какой-то вред мертвые.

В этот момент он услышал звонок на парадной двери. Это был неуверенный, словно пробный звонок, но он прозвучал неестественно громко в тишине пустой клиники. Когда он открыл дверь, Дженни юркнула в помещение так быстро, что, казалось, пролетела мимо него, подобно духу, прозрачному призраку, рожденному темнотой и туманом осенней ночи. Она сказала, тяжело дыша:

– Прости, милый. Мне надо было тебя увидеть. Когда я поняла, что тебя нет в студии, то подумала, ты можешь оказаться здесь.

– Кто-нибудь видел тебя в студии? – спросил он, чувствуя, что этот вопрос важен, хотя и не осознавая почему.

Она удивленно посмотрела на него:

– Нет. Похоже, в доме никого не было. Я никого не видела. А что?

– Ничего. Не имеет значения. Пойдем вниз. Я разожгу газовую плиту. Ты дрожишь от холода.

Они спустились в полуподвал, их шаги эхом отдавались от стен безмолвного дома, таившего в себе зловещее предзнаменование, дома, который уже завтра наполнится голосами, движением и непрестанным шумом. Она встала на мысочки и перешла на шепот. На верху лестницы она взяла его за руку, и он почувствовал, как мелко дрожат ее пальцы. На полпути вниз внезапно послышался какой-то слабый шум, и она вздрогнула.

– Что это? Что за шум?

– Ничего. Тигра возится со своей банкой, я думаю.

Когда они оказались в комнате отдыха и огонь уже горел, Нейгл опустился на одно из кресел и улыбнулся Дженни. Чертовски досадно, что она вздумала появиться сейчас, но он должен как-то скрыть раздражение. Если ему хоть чуть-чуть повезет, он сможет довольно быстро от нее избавиться. Она покинет клинику задолго до десяти.

– Так что? – спросил он.

Она вдруг бросилась на коврик к его ногам и обхватила руками его колени. Ее тусклые глаза в страстной мольбе искали его взгляда.

– Милый, я должна знать! Я не стану осуждать тебя за то, что ты сделал, если буду обо всем знать. Я люблю тебя и хочу помочь. Милый, ты должен сказать мне, если попал в беду.

Это оказалось еще хуже, чем он ожидал. Непонятно каким образом, но она что-то узнала. Но как и что? Пытаясь сохранять непринужденный тон, он спросил:

– В какую беду, ответь, пожалуйста! Скоро ты будешь утверждать, что это я ее убил.

– О, Питер, пожалуйста, не шути так! Я переживаю. Что-то не так, я точно знаю. Дело в деньгах, правда? Это ты взял те пятнадцать фунтов.

Он едва не рассмеялся от облегчения. В порыве чувств он обнял Дженни, притянул к себе и прошептал, уткнувшись губами в ее волосы:

– Ты глупая девчонка! Я мог бы забраться в мелкую кассу в любой момент, если бы захотел что-то украсть. Что, черт возьми, навело тебя на такую мысль?

– Вот об этом и я думаю. С чего бы тебе их брать? О, милый, не сердись на меня. Я так волновалась. Понимаешь, все дело в газете.

– В какой газете, скажи на милость?

Этим вопросом он хотел помешать ей мыслить логически. Он был рад, что она не видела его лица. Пока ему не приходилось встречаться с ней глазами, он мог прятать злость и предательскую панику. Что, ради всего святого, она пытается сказать?

– В «Стандард». Сержант приходил к нам сегодня вечером. А я ходила за рыбой с картошкой фри. И когда я разворачивала еду на кухне, то посмотрела на газету, в которую она была завернута. Это была пятничная «Стандард» с огромной фотографией той самой аварии самолета на первой странице. Потом я вспомнила, что мы взяли твою «Стандард», чтобы завернуть в нее еду Тигры, и там первая страница выглядела совсем по-другому. Этой фотографии я раньше не видела.

Нейгл чуть крепче сжал ее в объятиях и очень тихо спросил:

– Ты сказала что-нибудь об этом полиции?

– Любимый, конечно, нет! А вдруг они заподозрили бы тебя! Я никому ничего не сказала. Но мне нужно было встретиться с тобой. Меня не волнует, куда пропали пятнадцать фунтов. Мне все равно, видел ли ты мисс Болем в подвале. Я знаю, что ты ее не убивал. И единственное, чего я хочу, – это чтобы ты доверял мне. Я люблю тебя и хочу помочь. Не вынесу, если ты будешь что-то от меня скрывать.

Так говорили все женщины, но на миллион не нашлось бы и одной, которая действительно хотела бы узнать всю правду о мужчине. На секунду-другую он испытал искушение рассказать Дженни все, выплеснуть страшную историю прямо в ее глупое скорбное лицо, а потом понаблюдать, за тем, как любовь и жалость растают без следа. Вероятно, она и смогла бы выслушать рассказ о мисс Болем. Но чего она точно не смогла бы вынести, так это осознания того, что он занимался вымогательством не ради ее блага, действовал так не для того, чтобы сохранить их любовь, что между ними нет любви, которую стоило бы сохранять, и никогда не было. Ему, конечно, пришлось бы жениться на ней. Он всегда знал, что это может оказаться необходимым. Только она могла дать достоверные показания против него, а женитьба была верным способом заставить ее молчать. Но времени оставалось мало. Он планировал быть в Париже к концу недели. Теперь же создавалось впечатление, что ему предстоит путешествовать не одному. Он быстро все обдумал. Усадив Дженни на подлокотник кресла, он прижался лицом к ее щеке и мягко сказал:

– Послушай, милая. Ты должна кое-что узнать. Я не говорил раньше, поскольку не хотел волновать тебя. Это действительно я взял пятнадцать фунтов. Чертовски глупо, но теперь уже нет смысла об этом беспокоиться. Полагаю, мисс Болем могла об этом догадаться. Но я не знаю наверняка. Она ничего мне не говорила, и это не я ей звонил. Но я был в подвале после того, как ее убили. Я оставил заднюю дверь открытой и вошел туда через нее. Меня уже тошнит от того, что этот старый дурак Калли постоянно записывает, когда я пришел и ушел, словно я такой же невменяемый, как пациенты, да еще требует газету, стоит мне только переступить порог. И почему он не может купить ее сам, старый бес! Я подумал: дай-ка хоть раз его одурачу. Когда я вошел через заднюю дверь, то увидел, что в архиве горит свет и дверь полуоткрыта, поэтому я туда заглянул. Ее тело лежало на полу. Я знал, нельзя допускать, чтобы меня там застали, особенно если выяснится, кто взял пятнадцать фунтов, поэтому я ничего не сказал и вышел на улицу через заднюю дверь и вновь вошел через парадный вход как обычно. С тех пор я об этом молчал. И я должен был молчать, милая. Я получаю стипендию Боллинджера в конце недели, а полиция не отпустила бы меня, если бы я попал в круг подозреваемых. Если я не уеду сейчас, у меня больше никогда в жизни не будет такой возможности.

По крайней мере последние слова Нейгла были правдой. Теперь ему необходимо было уехать. Это стало навязчивой идеей. И дело было не только в деньгах, свободе, солнце и ярких красках. Это было последнее оправдание прожитым им унылым скучным годам борьбы и унижений. Ему нужно воспользоваться стипендией Боллинджера. Другие художники могли провалиться на этом этапе и все равно в конце концов добиться успеха. Но только не он.

Но даже сейчас он мог потерпеть фиаско. Это была малоубедительная история. Рассказывая ее, он и сам поражался ее нестыковкам и неправдоподобию. Но в принципе все звучало приемлемо. Нейгл не представлял, как Дженни может доказать, что его версия событий не соответствует действительности. Да она и не будет пытаться. Однако ее реакция сильно удивила его.