Warhammer 40000: Ересь Хоруса. Омнибус. Том II - Дэн Абнетт

Наружу его также выгнала боль. Она давила в затылке, вызывала в зубах не прогоняемую ничем ломоту, наполняла рот тошнотворной горечью. В яме было попросту больно находиться. Чем ближе они подбирались к цели, тем сложнее было оставаться внизу. Себатон не был уверен, сулит ли это ему что-то хорошее или плохое. Его наниматели подробно описали объект раскопок, снабдили всей необходимой информацией, чтобы он его узнал, а также сообщили, для чего он нужен, как работает и что Себатон должен с ним сделать, когда отыщет. И не раскопки были самым худшим, а то, что последует за ними – его миссия.

Над местом раскопок похолодало, и Себатон в безнадежной попытке согреться сжимал в одной руке чашку с остывающим рекафом, а другой массировал правый висок. Это не помогало: он по-прежнему мерз, а голова по-прежнему болела.

– Ты в порядке?

Последовавший за ним Варте поднимался по склону, шагая с своей неизменной солдатской уверенностью; кобура с пистолетом была расстегнута. Себатон перестал массировать висок и опустил руку к собственному пистолету, но тут же обругал себя.

«Уже от каждой тени шарахаешься, – сказал он себе. – И когда ты успел стать таким параноиком?»

«Да кого ты обманываешь, ты параноиком всегда был. Попробуй им не стать с такой работой».

– Да, – соврал Себатон, отхлебнув мерзкого кофеина. Вкус заставил его поморщиться.

– Извини, – сказал Варте, вставая рядом с ним на вершине откоса. – Мои навыки рекафоварения не так отточены, как мое умение убивать людей.

– Надеюсь, применять второе тебе не придется.

Бывший Люцифер налил себе чашку, не ответив.

– По крайней мере он горячий, – сказал Себатон, повернувшись в сторону города, когда Варте присоединился к нему. – Ну... теплый.

Они чокнулись чашками.

– За что пьем? – спросил Варте.

– За то, чтобы выбраться отсюда.

Судя по выражение лица экс-Люцифера, он решил, что Себатон имеет в виду не только Ранос. Он достал из кармана куртки палочку из свернутых листьев лхо и предложил Себатону, который отказался.

– Нет, спасибо. Я и так перевозбужден.

– Они мне бодрости придают, – сказал Варте. – Забавно, чего начинает не хватать снаружи.

Себатон повернулся и взглянул на профиль солдата.

– Снаружи?

– Когда ты не на службе, не в Армии.

«А, – подумал Себатон. – Снаружи».

Варте почувствовал, что атмосфера изменилась, и настала его очередь задавать вопросы:

– Что-то не так?

– Это свобода, Варте. Ты говоришь о свободе.

– Не все ее жаждут. А меня вышвырнули, забыл? Для некоторых строгий режим – это якорь, который дарит им стабильность, не позволяет уплыть с течением. Я встречал немало солдат, которые так считают. Они иначе не могут. Бездействие для таких людей – ад.

– Пожалуй, – отозвался Себатон, разглядывая лабиринт из промышленных зданий, мануфакторумов и жилых блоков, – Я тебе верю.

Разведенные в бочках костры, котелки и печки расцвечивали в остальном серый пейзаж крохотными мерцающими огоньками. Себатон представил, как крепостные работники толпятся вокруг них, пытаясь согреться. На организацию раскопок, поиски нужного места и сами экскавационные работы ушли месяцы. Но теперь, когда цель его визита была так близка, Себатон был как никогда полон желания уехать.

Варте показал пальцем за спину:

– И все же, почему здесь? Я знаю, что подробностей ты мне не расскажешь, и мне искренне все равно, ради денег ты это делаешь или ради славы, но тут же просто груда камней. Ни могил, ни гиптских саркофагов, только нас и ждущих. Оно вообще как-то называется?

Он был не так уж и неправ. Даже при взгляде сверху руины ничем не напоминали крепость, которой раньше были. От нее остался лишь гниющий остов из балок, похожих на культи изломанных конечностей, выступающих из сожженных туловищ-залов, давно всеми оставленных. Долгие годы люди Раноса и даже Траориса находились в рабстве у хозяев этой крепости и семи других, разбросанных по планете. Эта стала последней, и от восьмиугольных стен почти ничего не осталось. Восемь восьмиугольных крепостей. Хотя термин был не совсем правильным. Некоторые называли их иначе: храмами.

«Да, у этого места было имя, но я его не назову. Не здесь, не тебе».

– Здесь что-то случилось, – сказал вместо этого Себатон. – Что-то важное – и оставившее здесь след.

– То «оружие», о котором ты упоминал?

– Нет, я не про него, – Себатон на мгновение смутился, пожалев, что сказал так много. Он помолчал. – Тебе не кажется, что здесь слишком тихо?

Глубоко в сердце Раноса крохотные огоньки начали гаснуть.

Тишину разорвал гул мощных турбинных двигателей над головой. Они были достаточно далеко, чтобы мужчинам не пришлось хвататься за личное оружие, но достаточно близко, чтобы Себатон направился к палатке за биноклем.

– Посадочные, – сказал Варте, который не нуждался в бинокле, чтобы определить, на чем двигатели были установлены.

– Я вижу три, они проходят сквозь слой облаков, – ответил Себатон, прижимая бинокль к правому глазу. – Определенно высадочная группа.

– Чья?

– Понятия не имею, – соврал он, складывая телескопическую трубу и кладя ее в карман.

Это были массивные, тяжеловооруженные транспортники. Такие использовали смертоносные воины. Себатон встречал их прежде, и опыт оказался не самым приятным.

– Хотел бы я знать, что они тут делают, – сказал Варте.

– Нет, не хотел бы.

Варте невесело рассмеялся.

– Возможно, ты прав. Пойду, дам нашему адепту пинка под зад. Может, получится ускорить процесс.

– Хорошая идея.

Варте потрусил вниз по склону, придерживая кобуру одной рукой, чтобы та не болталась.

Несколько секунд спустя транспортники пропали из вида, скрывшись за рядами окутанных тьмой дымоходов и складов. Себатон тихо выругался.

– Видимо, наивно было надеяться, что они не придут.

Чашка в руках разогрелась – гораздо сильнее, чем еле теплый кофеин в ней. Заглянув вглубь бурой жидкости, он нахмурился.

– А, – сказал Себатон. – Это ты.

Глава 4

Сыны наших отцов

Ты меж людей единственный, с кем встречи

Я избегал. Уйди. Твоею кровью

И так уж отягчен мой дух.

«Макбет» драматурга Кристофа Майло

– Помнишь, как я нашел тебя, одного посреди пепельных равнин? Я решил, что передо мной чудо – или же дьявол, извергнутый из-под земли нам в наказание. Но ты был лишь ребенком, младенцем. Таким маленьким, таким беззащитным, окруженным всей этой смертью. Я подумал, что ты погиб, сгорел дочерна при падении. Песок в оставленном тобой кратере превратился в стекло... Но тебя огонь не коснулся, не оставил даже следа. Ты тихо плакал, но не от боли или испуга. Ты просто не хотел быть один, Вулкан.

– Я помню.

Я чувствовал запах дыма и кожи, металла и пота.

– Проснись, сын, – сказал человек, которого я узнал даже в полубессознательном состоянии.

Я снова был в кузнице. Я был дома.

– Отец?

Дым рассеялся, тьма ушла, я заморгал и увидел его перед собой его. Словно мы расстались лишь вчера.

Н'бел.

Лицо, потемневшее под Ноктюрнским солнцем, руки, огрубевшие от работы с металлом, кожа, такая шершавая на ощупь – Н'бел был настоящим мастером-ремесленником. У него были широкие плечи кузнеца, а заткнутая за пояс засечка служила еще одним излишним подтверждением его рода занятий. Поверх простого комбинезона из темной плотной материи был повязан кожаный фартук. Голые руки, покрытые шрамами и такие же загорелые, как лицо, с мощными мышцами и веревками жил, украшали обручи. Так выглядел человек, зарабатывающий на жизнь тяжелым трудом. Он научил меня всему, что я знал – или, во всяком случае, всему, что я хранил в памяти.

– Ты живой...

Он кивнул.

В груди заныло от тоски, глаза наполнились слезами. Я стоял в мастерской, пахнущей пеплом, согретой огнем. Где-то неподалеку раздавался мерный стук по наковальне, этот так хорошо знакомый мне мотив, выбиваемый на барабане кузнецов. Каким чистым, каким хорошим было это место. В углу комнаты стояла каменная печь, а в ней мягко булькала, перекрывая тихий треск огня, похлебка в котелке. Здесь была земля. Здесь я был в своей стихии.

– Мне тебя не хватало, отец.

Слезы побежали по моим щекам. Я почувствовал их солено-пепельный вкус на губах и обнял Н'бела, как блудный сын, вернувшийся домой. Несмотря на всю свою мускулистость и массивность, в моих руках он казался ребенком. Однако неожиданность воссоединения вскоре заставила меня нахмуриться и отпустить его.

– Но как? Что с войной? Она?..

Что-то туманило мне разум, мешало ясно видеть. Я замотал головой, но туман стоял не перед глазами, а внутри.

– Важно лишь то, что ты вернулся, сын.

Он хлопнул меня по руке, и тепло отцовского уважения и гордости бальзамом пролилась мне на душу, смывая всю вину и всю кровь.