Кавказская война. В очерках, эпизодах, легендах и биографиях - Василий Потто

Грибоедов в качестве дипломатического чиновника находился в этот день в свите Паскевича. «Мне было видно, – говорит он в одном из своих писем, – как проходили наши войска, точно я находился зрителем в самой середине крепости. Долгое время продолжалась пальба с обеих сторон; вид был чудный. Полагаю, что в смысле военного успеха дело не имело никакого значения; но оно представляло собой зрелище великолепное… Как бы мне хотелось, чтобы вы, с вашим искусством рисовать, посмотрели на все это и вдобавок на живописную равнину, где происходила эта сцена. У нас здесь со всех сторон целые ряды гор, с самыми странными очертаниями, какие только производила природа, и в числе их так называемая Помпеева скала, которая высится словно ствол гигантского дерева, пораженного молнией и обугленного. Это по направлению к нашей карабагской границе. Посреди этого лабиринта холмов, всякого рода возвышенностей и сплошного ряда гор – веселая долина, тщательно возделанная и орошаемая Араксом, а к северу снеговые вершины Арарата».

В то время как происходили эти небольшие стычки, Паскевич отправил в крепость одного татарина предложить коменданту, во избежание напрасной гибели людей, сдаться без боя. Из крепости явился парламентер с просьбой дать сутки на размышление. Паскевич согласился. Войска возвратились в лагерь, и только седьмой карабинерный полк да полк донских казаков оставлены были для наблюдения за крепостью. В то же время инженер-полковнику Литову, вместе с обер-квартирмейстером корпуса полковником Коцебу и разжалованным в рядовые пионерного батальона Пущиным, успевшим уже оказать большие услуги Паскевичу под Эриванью, приказано было докончить рекогносцировку и составить соображения относительно плана осадных работ. Между Литовым и Пущиным, как рассказывается в записках последнего, в присутствии самого Паскевича возникли серьезные разногласия. Батареи, предложенные Пущиным, громили бы крепость свободно, а орудия, поставленные Литовым, не могли действовать, потому что стали бы стрелять по своим батареям, расположенным на левом фланге осады. Тогда рассерженный Паскевич отозвал Литова в сторону и со своей обычной раздражительностью сказал ему: «Я мог бы тебя сделать солдатом, но не хочу; а его (он указал на Пущина) я хотел бы произвести в полковники, но не могу. А вот что я могу: от сего числа не ты у меня начальник инженеров, а он, и все распоряжения его должны исполняться беспрекословно…» С этих пор начинаются ежедневные сношения Пущина с Паскевичем.

Осада крепости была решена. 1 июля корпус разделился: часть его, под начальством князя Эристова, осталась в Нахичевани, другая, под командой генерал-адъютанта Бенкендорфа, двинулась к Аббас-Абаду. В полдень войска разбили лагерь в двух верстах от крепости, на берегу Аракса, и Паскевич писал отсюда государю, что он «принудит персидскую армию или прийти на помощь к осажденным и потерять сражение, или видеть в двадцати пяти верстах от себя, как будет сдаваться крепость».

Наступила ночь. Целый батальон, вооруженный лопатами и кирками, тихо вышел из лагеря и направился к северному полигону крепости, где для атаки был выбран левый бастион, примыкавший к реке так близко, что его можно было бы обстреливать и с правого берега. Пользуясь темнотой ночи и оплошностью персидских часовых, колонна, никем не замеченная, остановилась всего в двухстах восьмидесяти пяти саженях от крепости и принялась за работу. Гвардейский батальон, при двух орудиях, и два эскадрона улан подвинулись еще вперед и заслонили рабочих. К утру была окончена параллель, и две шестиорудийные батареи внезапно предстали глазам изумленного гарнизона. «Долго мы любовались друг на друга в ожидании первого выстрела», – говорит один очевидец. Наконец персияне положили начало, – выстрел грянул, и поднялась канонада. Неприятельские снаряды доносились до главной квартиры, и бомбы разрывались возле ставки главнокомандующего и церковного намета. Русские батареи, со своей стороны, отвечали учащенным огнем, и к вечеру крепостные амбразуры частью были засыпаны и два неприятельских орудия сбиты.

В ночь со 2 на 3 июля траншеи были расширены и приступили к устройству брешь-батареи. Неприятель на этот раз заметил работы, и с крепости, освещенной яркими подсветами, загремели выстрелы. В траншеях огни были потушены; русские батареи молчали; а вражеская канонада разгоралась сильней и сильней, так что Паскевич сам прибыл наконец из лагеря и приказал отвечать неприятелю. В эту ночь ожидали сильной вылазки, и прикрытие до самого света стояло под ружьем. Брешь-батарею между тем докончили, и первая батарейная рота Кавказской гренадерской артиллерийской бригады установила на ней свои тяжелые пушки.

В то время как внимание неприятеля отвлечено было в сторону русских работ, особая команда, в полуверсте от крепости, плавила за Аракс туры и фашины. Триста рабочих перешли на правую сторону и, под прикрытием Нижегородского полка, в одну ночь возвели редут, как раз на продолжении фаса атакованного бастиона. К утру драгуны вернулись назад, а редут был вооружен шестью конными орудиями и занят ротой Грузинского гренадерского полка. Положение гарнизона становилось уже опасным.

Весь день гремела канонада. Русская артиллерия пробивала брешь в тонкой стене, прилегающей к бойницам, бросала гранаты внутрь крепости, анфилировала верки, сбивала орудия. Скоро крепостные стены во многих местах рухнули, и сквозь отверстия их можно было различать уже крепостные строения. Ночью опять продолжались работы; линия атаки подвигалась вперед, и русские стали приближаться ко второй параллели. Но на этом осада должна была приостановиться.

В полдень 4 июля казачий атаман Иловайский, прикрывавший осадный корпус со стороны Аракса, дал знать, что по дороге от Чорса двигаются значительные персидские силы. Аббас-Мирза шел выручать осажденную крепость. Впоследствии уже выяснилось, что с ним наступала одна только персидская конница; пехота его остановилась в Каразиадине, за Чорсом, и там, укрепившись, сама ожидала прибытия русских. План Аббас-Мирзы заключался в том, чтобы заставить Паскевича отойти от крепости и потом постараться завлечь его к своей укрепленной позиции. А там он мог рассчитывать если и не нанести русским совершенное поражение, то, по крайней мере, упорной обороной задержать их настолько, чтобы дать время Гассан-хану, с его летучей конницей, врубиться в русский вагенбург и произвести в нем страшное опустошение. План был задуман недурно и, при удачном исполнении, мог повести за собой важные последствия.

Паскевичу, конечно, не могли быть известны в точности все намерения наследного персидского принца. Но и во всяком случае положение его представлялось весьма затруднительным. Аббас-Мирза шел на него, как говорили, с сорокатысячной армией, а за ней, в Хое, оставалась, по слухам, еще такая же армия, под личным предводительством шаха, имевшего возможность во всякое время поддержать свои передовые силы. Продолжать осаду под угрозой двойного нападения было невозможно; отступить от крепости и покинуть осадные работы, которые неприятель, конечно, не преминул бы разрушить, – значило надолго, а может быть, и совсем отказаться от покорения крепости; разделить свои силы, чтобы разом и продолжать осаду, и действовать в поле, было опасно, – тем более что войска значительно были ослаблены болезнями и смертностью, низменная долина, зной, увеличивающийся от раскаленных солнцем песчаных полей, мутные и тинистые воды Аракса – все соединилось вместе, чтобы сделать этот край губительным для северных пришельцев.