Святополк Окаянный - Сергей Мосияш
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Даже то, что его телохранителей тут же окружили польские дружинники, не насторожило Рыжего. Более того, шагов за тридцать до шатра его встретил один из милостников польского князя и попросил:
— Оставь здесь меч, князь.
И это показалось Рыжему само собой разумеющимся: встречаются братья, к чему оружие. Он отстегнул меч и передал милостнику.
У входа в шатер стояло несколько человек безоружных. Стояли, молча наблюдая за приближающимся чехом. Наконец один из них громко возгласил:
— Князь! Великий князь Чехии Болеслав прибыл.
— Пусть войдет, — послышался голос Болеслава Храброго.
Один из воинов откинул полог входа, и Рыжий шагнул в шатер. За ним следом вошли все ожидавшие его у входа и встали за его спиной.
— Брат, — произнес Рыжий и хотел шагнуть навстречу Храброму для объятий, но тот остановил его, выкинул вперед руку.
— Стой там, — молвил холодно.
И только тут Рыжий почувствовал что-то неладное. За спиной в затылок дышат несколько дюжих молодцев, а впереди жесткий холодный взгляд брата.
— Ты не послушал меня, Болеслав, — заговорил Храбрый, — и я более терпеть твои причуды не могу. Ты сам выбрал себе наказание, решив ослепить Яромира. Я вынужден сделать это с тобой.
С этими словами Болеслав Храбрый пнул ногой деревянную тарель, лежавшую на ковре, она с тихим шуршаньем отлетела почти под ноги Рыжему.
— Положите его глаза сюда, — приказал Храбрый.
И в то же мгновение Рыжего обхватили несколько крепких рук и стали окручивать веревкой.
— Брат… брат… брат, — лепетал он срывающимся голосом, словно забыв другие слова.
Потом его повалили. Закрученный веревкой, как кокон, он пытался вертеть головой, выгибаться. Однако его придавили так, что хрустнула грудная клетка. Один из воинов, зажав меж колен его голову, ударил ножом в глаз и вынул его. Рыжий начал орать, но ему тут же всунули в рот кляп. Когда был вынут второй глаз, Рыжий затих, потерял сознание.
Глаза его положили на тарель, и воин, который вынимал их, не отерев даже от крови руки, протянул тарель Болеславу:
— Вот они, князь.
— Выкиньте воронам, пусть полакомятся. А его на телегу, повезем в Польшу.
Так закончилось княженье чешского Болеслава Рыжего. Княженье, но не жизнь. Ослепленному, ему суждено было пережить своего палача Болеслава Храброго на двенадцать лет.
Не сокращает ли власть жизнь властолюбцам?
Гощенье в Гнезно
Болеслав Храбрый призвал к себе Горта и сказал:
— Мне только что сообщил поспешный гонец: не сегодня-завтра приезжает Ядвига с зятем.
— Со Святополком?
— Ну да.
— Ну что ж, поздравляю тебя с гостями, князь. С дорогими гостями.
— Я что хотел тебя попросить? Сделай так, чтоб нечаянно Святополк повидал Рыжего.
— Зачем это? Я, наоборот, хотел его запрятать подальше.
— Успеешь, запрячешь. Но пусть зять все же его увидит.
— Неужто хочешь припугнуть?
— Зачем припугивать, он, чай, мне как сын. Но повидать Рыжего должен. И ненароком. Понимаешь? Нечаянно.
— Понимаю. Но я ж должен что-то сказать при этом. Он же спросит: за что его?
— А ты и скажи — за ослушание.
— И все?
— И все. Никаких подробностей. Если заинтересуется, я сам ему объясню. Как он?
— Кто?
— Ну, Рыжий?
— Плачет. Волосы на себе рвет.
— Поздновато рвать начал, надо было раньше. На людей все еще бросается?
— Нет. Перестал.
— Слава Богу, понял, поганец, что людей жалеть надо. Меня не срамит?
— Нет. Но кормящему его мужу раза два уж говорил: лучше б он, ты то есть, убил меня.
— Легко отделаться хотел. Нет, пусть всю жизнь мучается, страдает. Сдается мне, и к смерти Владивоя он руку приложил.
— Как он мог? Он же в Праге не был в то время.
— Мог, Горт, мог. Подослал какую-нибудь ведунью, та подсыпала брату яду, и все. Дело сделано. Престол свободен. А кто его займет? Он же понимал, что я его посажу на чешский престол. Владивой же был моложе меня и здоров, как тур. И вдруг в одночасье умер. Мать сразу сказала: отравили. Только не знала: кто? А я сразу понял, без Рыжего не обошлось.
— Зачем же ты опять посадил его на стол?
— Посмотреть, что он еще выкинет. Вижу, принялся за старое. И понял, надо убирать голубчика. Иначе, если народ опять восстанет, на мне будет грех, посадил, мол, злодея.
— А теперь кого посадишь: Яромира или Олдриха?
— Чего ради? Они у императора под крылышком, пусть и сидят. А пока мы похозяйничаем в Чехии. — Болеслав засмеялся. — Я, чай, тоже наполовину чех.
— Генриху такое не понравится.
— Знаю. А пока терпит, Прага наша. Был бы жив Оттон Третий, с ним бы я как-нибудь уладил. С Генрихом придется повоевать. Этот не дает вам покоя. Но пока мы в Праге, я оттягаю для Польши Моравию. — Болеслав перекрестился. — Да поможет мне Бог в сем деле святом.
Перекрестился и Горт, глядя на сюзерена.
— Помяни мое слово, Горт, и червенские города мы у Руси отберем, дай срок. Зря, что ли, я породнился с Киевом.
— Пока Владимир у власти, вряд ли удастся.
— Но не вечный же он. А там подсадим на киевский стол зятечка дорогого — и все. Червень наш.
— Коли отдаст, конечно.
— Отдаст. Куда он денется. У него братьев куча, мой меч ему все равно понадобится. А за помощь плата полагается.
На следующий день к обеду действительно приехали гости дорогие. Болеслав обнял дочку, спросил на ухо:
— Ты что ж это, мать, доси мне внука не родила? А?
Сам не чая того, наступил отец на больное место дочке. Ядвига даже осерчала:
— Не твое дело, отец.
И потом в застолье сидела надутая и почти ничего не ела.
Зато зять понравился Болеславу: высокий, стройный. Правда, до тестя не дотянулся, но все же. Болеслав, обняв Святополка с искренней приязнью, похлопал ласково по спине.
— Ну, рад. Очень рад, что свиделись. Наконец-то вспомнили об отце.
После обильного обеда и умеренного возлияния Болеслав зазвал Святополка к себе, усадил на мягкую скамью:
— Давай, сынок, поговорим без баб. А?
— Давай, — согласился Святополк.
— Я за Ядвигу. Как она? Ну, ты понимаешь, в постели годна ли?
Святополк смутился, даже покраснел, пробормотал, опустив очи:
— Ну как? Годна. Женщина как женщина.
— А что ж у вас доси наследника нет? Три года уж живете.
— Не знаю, — пожал плечами Святополк.
— Старшие дочки, гляди, кто двумя, кто тремя обзавелся. А Ядвига все не телится, — осклабился Болеслав. — Может, ты виноват? А?
— Не знаю, князь…
— Какой я тебе князь, зови отцом.
— Не знаю, — повторил Святополк, пока еще не решаясь на «отца».
— А что, долго узнать, что ли? Защучь где-нибудь в амбаре девку-рабыню да и покрой. Чего смущаешься, как красна девица. Ты князь, мужчина и уж в чем, в чем, а в бабах не должен отказа иметь.
— А коли она родит?
— Ну и что? Это и надо. Это и будет значить, что Ядвига яловая, и уже навсегда. Отберешь ребенка у рабыни, а Ядвиге велишь усыновить и вскармливать.
— Но как же…
— С рабыней, что ли? Продашь какому-нибудь греку — и все дела. Что тебя смущает? Важно, что ребенок твой. Понимаешь, твой. Думаешь, твой дед Святополк — сын Ольги?
— Ну а чей же?
— Эх ты. Посчитай-ка. Игорь женился на ней в девятьсот третьем году, а Святополк родился в девятьсот сорок втором. Смекаешь?
— Ну и что?
— Как ну и что? Почти сорок лет баба не рожала, а тут, здрасте вам, под пятьдесят и родила.
— Так что, значит, дед мой, выходит?..
— Да, да, да, твой дед Святополк, выходит, сын рабыни-болгарки. Думаешь, случайно его все время в те края тянуло? Кровь его туда звала. Болгарская кровь.
— А отец кто же?
— Ну, отец, понятно, Игорь. Тут уж спору нет. Ждал он, ждал от своей Ольги наследника, не дождался. Сделал его с рабыней. Ну а Ольге куда деваться? Приняла. Воспитала. Сын. Я так смекаю. Возможно, Ольга сама Игорю такое дело подсказала. Сейчас через семьдесят без малого лет поди узнай, как было.
— Никогда никто мне не говорил об этом, — недоумевал Святополк.
— Чудак ты, сынок. В семье подобное замять стараются, забыть. Владимир вон тоже сын рабыни, а вспоминает ли об этом? Святославич, мол, и все. А мамы вроде и не было. Хотя, ха-ха-ха, — Болеслав рассмеялся, — хотя, оказывается, и по отцу в нем наполовину рабья кровь. А вишь ты — великий князь. Вояка. Грызи орехи-то, грызи, сынок.
— Да грызу я, грызу.
— А то, что я тут наболтал, забудь. Мало ли что чернь про нас не выдумывает. А вот насчет рабыни подумай, сынок. Пока в силе, пока можешь кого-то произвести, производи себе наследника. Когда состаришься, спохватишься, ан поздно будет.
— Ядвига-то разгневается, поди?
— А пошла она… Раз сама не может, пусть рабыня потрудится. Ха-ха-ха. А я сразу твою сторону возьму, если вдруг взъерепенится кобылка наша. Как смотришь, если завтра мы на ловы с тобой отправимся? А?