Жили-были, ели-пили. Семейные истории - Екатерина Рождественская

В 1994-м он ушел. Это произошло прямо на даче, в Переделкино. Мы жили в доме рядом с родительским на одном участке. Рано утром в окно постучала Ксеня: «Иди скорей, Робе плохо!»

Он сидел в кресле с полуприкрытыми глазами, давление 80/40, без сил, ему трудно было даже пошевелить рукой. Вызвали «Скорую». Сердце все время останавливалось. Мы положили его на пол, и я долго делала ему массаж сердца и искусственное дыхание, пока не приехали врачи: Леня Рошаль и наш друг Володя Панченко. Обстановка была слишком деловая, я не собиралась отпускать отца просто так. Додержала его. Потом ему вставили в сонную артерию катетр и понесли на носилках в машину. Испуганные дети – одному восемь, другому пять, втянув голову в плечи, во все глаза смотрели на деда, которого торжественно проносили мимо по дорожке, ведущей к калитке. Они стояли рядом, как два воробушка, и что-то, наверное, уже понимали. Отца довезли до Склифа, сделали операцию – оказался еще и разрыв пищевода. А в реанимации стало останавливаться сердце. Рошаль вышел к нам и сказал, что мы можем зайти. Папа лежал весь в трубках, был еще под наркозом.

«Робонька, мы здесь, – сказала мама, – мы с тобой».

По его щеке потекла слеза, наверное, он нас услышал.

Мы еще хотели с ним побыть, но нас выгнали, у него снова остановилось сердце. Останавливалось семь раз, на восьмой уже не завелось. Устало.

К нам вышел плачущий Рошаль.

«Всё».

Потом долгий туманный период начала жизни без него. Приспосабливались кто как мог. Мама каждый день много лет ходила к нему на могилу. В любую погоду. Навещала. Скучала без него. Наверное, что-то рассказывала. Подолгу оставалась около черного гранитного камня. Курила. Я боялась за ее психику.

Ксеня занялась его стихами. Слава богу, подключила маму. Стала собирать книгу, редактировать, нашла, наверное, правильный способ общения с отцом – через его последние стихи. И вскоре они выпустили его лучший сборник «Последние стихи».

А я рыдала. Никак не могла взять себя в руки. Любая его песня по телевизору, его свитер, пепельница или его чашка вызывали во мне выплеск горя. Рыдала по ночам, как маленький детеныш, оставшийся один. С годами острота прошла, а чувство несправедливости – почему так рано ушел? – осталось.

Тихо летят паутинные нити.Солнце горит на оконном стекле.Что-то я делал не так;извините:жил я впервые на этой земле.Я ее только теперь ощущаю.К ней припадаю.И ею клянусь…И по-другому прожить обещаю.Если вернусь…

Но ведь я не вернусь.[11]

Жизнь наша, уже в новом, осиротевшем качестве, кое-как продолжалась. Мы учились жить воспоминаниями, хотя знали, чувствовали, что Роба все равно с нами, просто перешел в другое качество, что ли. Издавались его книжки, пелись его песни. Он был с нами. Мама продолжала ежедневно ходить на кладбище, Ксенька перебралась жить наверх, в его кабинет, охраняя каждую его вещь как цербер.

Папино поздравление маме на годовщину свадьбы – 41 год вместе. Последний год

Лидка, мама, папа, я, Ксения и Бонька

На даче

Ксеня у руля

Еще одна красавица

Вечно за работой

Девяностые были необычные.

Мы обосновались в Переделкино, уехав из московского дома у почтамта на Тверской, где в нашем длинном узком дворе, в ста метрах от Моссовета, уверенно обосновались проститутки, которые выстраивались в шеренгу, как старшеклассницы перед физруком. Они стояли чуть ли не по росту в свете фар от тачки очередного подвыпившего и жаждущего утех клиента. «Вот эта!» – И выпив глоток спирта «Роял», девчушка в дырявых колготках в сеточку, мини-юбке и блузке с люрексом бесстрашно впархивала в чужую машину и скрывалась за поворотом. Остальные садились, как старушки, на лавку у подъезда и ждали своего очередного прынца, желательно на белой иномарке. Иногда раздавались взрывы хохота, всхлипы и причитания: «Ой, да ты чё!!!» Иногда их гоняли со двора, иногда милиционеры сами интересовались товаром, воровато договариваясь с мамками и похотливо похохатывая. Я всегда боязливо шла гулять с собакой мимо девок, сторонясь и опуская глаза – другого пути не было, как сквозь строй. Уже и узнавать кого-то научилась по одежке, которая менялась редко, была как спецформа для каждой: нелепая, оголяющая, но обязательно где-нибудь поблескивающая. Я уже и не думала, что наш проститучий двор когда-нибудь освободят от захватчиц, но в один прекрасный день на въезд поставили шлагбаум – было такое шлагбаумно-приватизаторское время, все вокруг хапали, – и девочки исчезли в один миг: клиентам просто некуда было подъезжать.

Уехали и мы – сдали осиротевшую квартиру какому-то интеллигентному, почти обрусевшему французу, сдали со всеми воспоминаниями, привидениями великих, скелетами в шкафах, роялем и валютным видом на Кремль.

В Переделкино, на огороженном от остального мира и леса участке, жизнь шла более размеренно и патриархально, иногда приостанавливаясь. Дни медленно перетекали из вторника в среду, из лета в осень, из дождя в снег. К нам все так же приходили гости, но уже не так многочисленно и нежданно, как раньше. На дни рождения теперь уже дарили продукты – 200 г сыра, а что, очень хороший подарок, или связку из нескольких рулонов туалетной бумаги. Мы бегали на Неясную поляну рядом с пастернаковским домом воровать кукурузу и прятались в высоких стеблях, когда мимо проезжала машина. Потом варили и поджаривали – праздник! Однажды нам подарили небольшую пачку жирных сливок с долгим сроком действия, мы еле додержали их до Ксенькиного юбилея – 25 лет. Холодильник, несмотря ни на какой юбилей, пустовал. Внизу девственного холодильника, соскучившегося по продуктам, лежали черная в язвах картошка, яйца, подарочный сыр, подарочные сливки и много загодя скопленного майонеза. Продуктовый набор на четвертной сестринский юбилей. Ксенька сделала бисквит, пропитала его коньяком и вареньем с лимонной кислотой и взбила драгоценные сливки. Торт украсили фотографиями за неимением ничего съедобного. На горячее и придумывать было нечего – запекли в духовке горшочки с замороженными польскими овощами, вырезали все картофельные язвы и остатки клубней сварили с чесноком и запекли с майонезом, зеленью и сыром. В последний момент я метнулась на участок и нарвала папоротника, который только-только пустил стрелки, отварила его, обжарила с сухарями и приготовила салат. Получилось необычно – нечто похожее на грибы. Мы с тех пор стали есть папоротник прямо с грядки в мае. Стол был восхитительный! Гости чавкали и просили добавки. А крестная, которая работала тогда в министерстве, подарила полкило творога, завернутого в какие-то секретные министерские документы.