Птица над городом. Оборотни города Москвы - Клещенко Елена

— Нет, — ответила я, от души наслаждаясь ролью бестолковой ученицы. — Нож нельзя.

— Совершенно правильно. Нож нельзя, расческу нельзя. Вернее, можно попытаться, но вони будет много. Сахар можно?

— Н-нет… нельзя, по-моему. Расплавить можно, но это ложка нужна.

— Верно, в обычных условиях нельзя. А после специальной обработки…

Говоря это, он подковырнул пальцем кубик рафинада в коробке, вытаскивая из тесного ряда, и аккуратно положил в пепельницу. Покатал туда-сюда в залежах пепла, снова взял в пальцы посеревший кубик и поднес к зажигалке:

— А после специальной обработки — можно.

Сахар послушно загорелся синеватым огоньком.

— Гореть, правда, будет недолго и тоже не особенно красиво. — Рязанцев уронил обугленную гадость в пепельницу. — При известной бестолковости, поджигая сахар, можно потушить исходный источник пламени — зажигалку. В контексте разговора лучше бы подошла свеча, но свечей у меня нету… Однако это не значит, что пламя нельзя зажечь снова. Если объект предназначен для того, чтобы гореть, и если он не испорчен необратимо, с этим проблем не будет. Вот, собственно, и все.

Святослав Николаевич убрал пепельницу со стола, потом снова взял, вытряс содержимое в помойное ведро и сунул в мойку. Я наблюдала за этим приступом чистоплотности, соображая и формулируя.

— Ага. Тогда, если пламя — это способность оборачиваться… то оборотень — это зажигалка. Или свеча. Или, скажем, огнемет, кому как Бог дал. (Рязанцев ухмыльнулся и кивнул.) Нормал — то, что можно поджечь. Или нельзя. Или можно, но в особых условиях. А Антон и компания, значит, наловчились гасить свечку, поджигая кусок сахара. Так?

— Так.

— Но на самом деле они не отнимают дар? Оборотень не перестает быть оборотнем?

— По большому счету — да. Но в то же время… Свечу ведь можно и сломать, и деформировать, так что она больше никогда не будет гореть как прежде. Утратить дар проще, чем многие думают. Как вы понимаете, масштабных экспериментов в этом направлении никто не проводил… давно никто не проводил, а тогдашних экспериментаторов судьба оборотней, лишенных дара, волновала в последнюю очередь — чтобы восстановиться, у них не было ни условий… ни времени до расстрела. По моему сугубо личному мнению, повреждения при этом относятся не столько к дару, сколько к другим отделам психики, и вы, Галочка, тому блестящее доказательство. А вот что стабильная передача дара невозможна — это бесспорно. Не удалось тогда, не удастся и теперь. Из бумажки хорошую зажигалку не сделаешь, максимум — растопку на один раз.

— А потом бумажка сгорит?

— Ну… Сахар вон почти не израсходовался, потух быстрее… хотя товарный вид потерял.

— То есть личность нормала, который примет мой Облик, или чей-нибудь еще, тоже пострадает?

— А вот это трудно сказать. К лабораторным журналам… точнее, протоколам допросов… нам так и не удалось получить полный доступ. И судя по тому, что я прочел, психическое здоровье реципиентов, этих добровольцев, которых делали оборотнями, никто специально не исследовал. Хотя есть сведения, что с головой у некоторых из них было не все ладно, но тому могла быть тысяча причин. Работа у них была, как вы догадываетесь, вредная, себя не щадили в борьбе с врагами народа… Но факт тот, что никто из них не остался оборотнем на сколь-нибудь долгое время. Неделя, максимум месяц. Некоторые отторгали Облик сразу… я потому и говорил о разных материалах. Бумага будет гореть, нож только закоптится. И еще один важный момент: с отнятия Облика до передачи, по моим прикидкам, должно пройти не более суток, максимум двух. В конденсаторах он долго не хранится.

— Ага. Значит, клиенты Антона получали Облик на время?

— Очевидно, так. Векторная нестабильная импозиция, если по-научному. Векторная — значит, в одну сторону, от человека к человеку, и отнятый Облик обратно вернуть нельзя, он должен сам возобновиться. А нестабильная — понятно почему.

Векторная нестабильная импозиция… ве-ни… комбизнес, соответственно. А я-то гадала, причем тут подметальное оборудование.

— А на какое время? То есть как долго клиент остается оборотнем?

— От клиента зависит. Скорее всего, это нельзя было узнать заранее. Но, видимо, это их устраивало.

Опять похоже на правду. Понятно, почему Ольгу и Настю не обработали сразу, а держали в этих комнатах по несколько дней. Чтобы клиент мог превратиться в кошку или птицу именно тогда, когда ему будет нужно.

Мне не очень хотелось об этом спрашивать, но и промолчать было бы глупо.

— Святослав Николаевич, а как они отнимают Облик? Что они делают для этого?

Рязанцев сочувственно поднял брови. Подлил мне остывшего кофе из джезвы.

— Вы, наверное, и сами поняли, Галочка. Это делается через страх. Но не через любой — не паника там или тревога, а то, что называется «удар по нервам». Внезапный испуг, понимаете? Вы падаете, или что-то внезапно летит в лицо, или резкий звук… Субъективно — то самое ощущение, от которого спящий просыпается. То, что прерывает сон. И то, что наяву заставит вас обернуться. Удержаться нельзя. Для птиц это падение, для кошек — возможно, тоже, или бросок в голову. Для собак, вы не поверите, — запах… Аппаратура, конечно, нужна, но сравнительно несложная. Пара электромагнитов, конденсатор, еще кое-что. Ничего экстраординарного. Главное — испуг, такого особого качества. Как током по шкуре. Может быть, видели в мультиках — у кота загудели над ухом, он из шкуры выскочил и голый остался? Вот. Весьма подходящий образ.

Я улыбнулась. Никогда бы не подумала, что Рязанцев смотрит «Тома и Джерри»! И кофе у него вкусный, хотя и холодный.

— А как тогда… как мы возвращаем себе Облик? От чего это зависит?

— От чего… — Рязанцев взял зажигалку, и огонек опять отразился в его очках. — От того, как загорится. В общем, примерно так, как впервые оборачивается ребенок. Вы ведь знаете, как это происходит?

Знаю, конечно. Помню. Раннее зимнее утро, за окном мандариновые фонари выцветают в розовый, растворяются в синем и белом, ночная тьма в комнате сменяется тенью… и ужас, от которого и вправду можно потерять Облик, как кипятком плеснул: кроватка пустая, Машки нет!.. Она лежала под одеялом у самой подушки. Крохотный клубочек бледно-серого шелка, уши, лапы и хвост чуть-чуть темнее. Я взяла ее в ладони, позвала шепотом, и Машкин папа натянул одеяло на голову, прячась от вспышки… Два года ей тогда было. Или полтора?

— Машка первый раз обернулась во сне, — сказала я. Рязанцев с сомнением покачал головой.

— Вы это видели?

— Как она оборачивалась? Нет. Я сама проснулась, смотрю — котенок.

— Едва ли во сне. Сейчас принято считать, что человек обретает второй Облик, когда ощущает невозможность оставаться в первом.

— Невозможность?

— Наши психологи бы вам лучше объяснили. У них на все специальные слова имеются: агрессия, депрессия, формация, деформация… Насколько я могу сказать, может быть, не совсем точно, по-простому — это вроде тоски. И беспокойства. Так как-то… неймется, и не лежится, и не бежится… взрослые люди в этом состоянии оборачиваются. Нормалы напиваются или уходят из дома по улицам бродить. А ребенок находит Облик. Как это у них говорится… в период формирования сознания… в общем, когда он понимает, что вот он мир и вот он — я в мире, и такое положение дел его почему-то не устраивает. Страшно — не страшно, жутко — не жутко, а вот хочется вырваться. И бывает это преимущественно в раннем детстве. Или, на крайний случай, в юности, в подростковом возрасте.

Рязанцев вздохнул. Я вспомнила фотографию девочек с голубем. Он, наверное, ждал, что дочери подрастут и все-таки окажутся оборотнями. И жена ждала — с совершенно противоположными чувствами…

— А нормалов, значит, все устраивает?

— Мне кажется, нет, — серьезно ответил Рязанцев. — Это ощущение у всех бывает. Наверное, дело в каких-то врожденных особенностях. И в интенсивности желания, конечно. Может быть, нашими становятся те, которые очень сильно хотят освободиться.

Кажется, я кивнула в знак согласия. Надеюсь, что кивнула, прежде чем остолбенела, уставив глаза в солнечные пятна, дрожащие на стене. Перед тем, как Облик вернулся, я решила не ждать Валерку с ребятами, а вырваться из плена самостоятельно. И я была так зла, что плевала и на решетки, и на замки, и на потерю Облика. А в детстве? Не помню. Странный сон, где я прорываюсь сквозь пелену, за которой пустота… мамино лицо, мои слезы из-за молока с пенкой… Все оборачиваются в детстве. Немногие поздние — в юности. Говорят, бывает, что и взрослый нормал вдруг становится оборотнем, но это из области легенд…

— У взрослых реже получается, — Рязанцев будто услышал, о чем я думаю. — Хотя зарубежные коллеги пишут, что у них статистика несколько другая. Это я связываю с нашим матом. У нас он, во-первых, широко распространен, в последнее время — абсолютно везде. А во-вторых, несмотря на это, уникален по силе воздействия. Бывает, когда вас обложат по полной программе… хм, надеюсь, с вами такого не случалось…