Занзибар, или Последняя причина - Альфред Андерш

В холле она дала юноше сто пятьдесят лир на чай, слишком много, но я никогда не умела экономить на чаевых, итак, весь мой пятичасовой чай обошелся в пятьсот лир, немножко слишком дорого, немножко чересчур, даже за такое удовольствие, в моем положении — все слишком дорого, потом она подошла к отделанной красным деревом стойке, где располагался портье.

Главного портье, с его седыми волосами, животиком и чувством достоинства нельзя было спутать ни с кем; он как раз был занят чтением газеты, аккуратно расположенной на подставке из зеленого сукна. Темно-зеленое, на фоне красного дерева, седые виски; да, ей следовало обратиться именно к нему. Ассистент, в некотором отдалении, названивал по телефону.

— Могу ли я вас на минуту побеспокоить? — спросила Франциска.

Он поднял глаза, едва она подошла.

— Конечно, прошу вас, синьора, — сказал он.

— Я хотела бы попросить у вас совета.

— Буду рад, если смогу быть вам полезен. — Он был очень опытен. Бесконечно опытен и очень, очень вежлив и предупредителен.

— Я переводчица, — сказала Франциска. — Итальянский, английский, французский, немецкий. Кроме того, стенография, машинопись и все виды секретарской работы. Как вы полагаете, могла бы я найти работу? У вас или где-нибудь в Венеции?

— У нас — нет, — сказал он. — И вообще ни в одном отеле зимой в Венеции. — Его голос не изменился ничуть. Он действительно самый опытный и независимый портье, во всей Венеции. Он не сбрасывает маску, обнаружив, что перед ним не благополучная туристка, а всего лишь просительница, — Мы уже в конце октября уволили весь сезонный персонал, — добавил он. — А половина городских отелей вообще закрыта.

— Понимаю, — сказала Франциска.

— При этом отели — единственная сфера, о которой могла бы идти речь в вашем случае, синьора, — сказал главный портье. — Таких возможностей очень мало, бюро путешествий, в том числе морских, зимой тоже наполовину закрыты.

Он не только приветлив, он действительно хочет помочь, он даже продолжает называть меня «синьора».

— А в вашем внутреннем хозяйстве нет ни одного свободного места?

— Что вы называете «внутренним хозяйством», — синьора спросил он.

— Я имею в виду, что я могла бы убирать комнаты, менять постельное белье, вообще все… Пока не найду чего-нибудь подходящего, — поспешно добавила она, заметив, как изменилось выражение его лица.

— Нет, — ответил он. — Но даже если бы нам не хватало горничных, мы никогда бы не взяли на работу кого-то вроде вас.

Он уже больше не говорит «синьора», его голос все еще безупречно вежлив, но теперь он стал холоден. Безупречен и холоден. Она увидела, что он открывает ящик, расположенный в конторке возле него.

— Вам пришлось у нас потратиться, — услышала она его слова. — Позвольте отелю возместить ваши расходы.

Он протянул ей банкноту в тысячу лир. От ужаса лицо ее покрылось ярко-красной краской. Словно ослепнув от растерянности, она взяла банкноту. Этого не может быть. Этого не может быть. Она почувствовала купюру между пальцами и снова ощутила тот леденящий холод, который все еще сидел где-то внутри.

— Спасибо, — сказала она.

Главный портье пожал плечами. Отель «Павоне» готов лишиться тысячи лир, чтобы я больше сюда не вошла. Элегантный способ запрета на посещение.

— Вы ведь немка, синьора? — спросил главный портье.

Теперь он снова может позволить себе называть меня «синьора».

— Да, — ответила она.

— Венеция — плохое место для вас, — сказал он. — Я вам советую: пойдите в понедельник в свое консульство и попросите своих соотечественников помочь вам. Луиджи, ты не знаешь, где у нас находится немецкое консульство? — спросил он своего помощника, который все еще в ожидании сидел у телефона и барабанил пальцами по столу.

— Калле Валларассо, — ответил он, — если не ошибаюсь.

Франциска кивнула, повернулась и вышла.

Ночь, гондолы, фонари, Сан-Джорджо, отражающийся в темной лагуне, слабый дождичек; на мгновение она остановилась, ожидая, что краска стыда вновь зальет ее лицо, но поняла, что это просто свежий воздух приятно коснулся ее кожи. Тысяча лир прибыли. Выходит, стоило пойти в пять часов в «Павоне» выпить чаю. Тысяча лир — гонорар за сообщение, что ты готова перестилать чужие кровати. Она быстро и почти радостно направилась к своему жалкому отелю. Купюра в кармане пальто на ощупь была приятной. Обнаружив, что забыла название улицы, где находится немецкое консульство, она улыбнулась. Войдя в свой номер, она, скинув пальто, бросилась на кровать. Она лежала на животе, ее рыжие волосы разметались по подушке; она сбросила с ног туфли. Через какое-то время, несмотря на слишком большое количество выпитого чая, ей удалось заснуть. Это был беспокойный, неровный, одурманивающий сон.

лодка, лагуна, вчера ловушки были пусты, еще рано, ночь в Маццорбо, я отталкиваюсь от Маццорбо, холод, я отталкиваюсь шестом в темноту, холод, по крайней мере шарф Марты, шарф Розы, туман, темная вода, туман, я скольжу, угри, paludi della rosa, мне нездоровится, кофе у Паоло в Маццорбо, наверху вижу голубизну, но солнце еще не взошло, голубизна, но оно взойдет, Торчелло справа, я иду на запад, paludi, в темную голубизну, della rosa, наверху вижу горы, шест, нет перчаток, пустая лодка, в воде кусок дерева, ловушки в глубинах, шарф, я кашляю, нет пальто, угри, ловушки в глубинах, серые угри, нет денег, кашляю, наверху вижу горы в снегу, под темной голубизной над туманом лагуны, темная голубизна, кашель, снежные горы, темная голубизна, солнце.

Воскресенье

Человек, обладающий терпением. — Последствия шока. — Сан-Марко и лжеальтернатива. — Телефонный разговор с Дортмундом. — Марра Mundi. — Линии пересекаются на кампаниле. — Рок-н-ролл с убийцей. — Шторм с востока.

Около полуночи Франциска проснулась. Она почувствовала, что совершенно не хочет спать, встала, расправила складки своей юбки и принялась расчесывать спутавшиеся во сне волосы. Десять тысяч лир как раз хватит на билет до Мюнхена. За гостиницу уплачено до утра понедельника. В понедельник рано утром я поеду в Мюнхен, одолжу у кого-либо из знакомых немного денег и найду работу — в Мюнхене или по соседству. Правда, я хотела исчезнуть бесследно, но из этого ничего не вышло. Это была романтическая идея. С моими знаниями я сразу же получу в Германии высокооплачиваемую работу и через несколько месяцев уже смогу позволить себе небольшую благоустроенную квартирку, симпатичную маленькую квартирку в Мюнхене. И на что я рассчитывала здесь, в Венеции? Это просто смешно, типичный фальстарт. Она задумалась: остаться в отеле или еще выйти на улицу? Я совершенно не хочу спать, а читать мне нечего, возможно, я еще смогу купить на Пьяцца-Сан-Марко иллюстрированный журнал. В Мюнхене я сразу пойду к врачу, впрочем, это будет еще слишком рано; они могут точно установить, будет ли ребенок, только в том случае, если не наступят очередные месячные. Франциска начала считать и поняла, что в понедельник, или вторник, или среду выяснится, будет у нее менструация или нет, она испугалась, осознав, как скоро все должно решиться; но если окажется, что я жду ребенка, я рожу его; в профессиональном отношении я — высший класс, ни одна фирма не станет чинить мне препятствия, наоборот, они оплатят мне те два месяца, которые я вынужденно буду отсутствовать, я должна буду сразу же оговорить это, а потом у меня будет малыш и благоустроенная квартира, а моего заработка хватит, чтобы нанять кого-нибудь, кто будет присматривать за ребенком, пока я буду на работе, и меня совершенно не волнует, что это будет ребенок от Герберта, мне это все равно, как если бы он был от кого угодно; Германия, конечно, вот решение, попытка скрыться в Италии была абсурдной, теперь конец моим венецианским унижениям; и все-таки она чувствовала, что ее решение вернуться в Германию всего лишь сулило ей облегчение ее участи, в то время как она, покинув «Биффи» и приехав в Венецию и проведя здесь целый день, словно руководствовалась какой-то внутренней необходимостью, была под воздействием мощного импульса, да, внутренняя необходимость — это точное определение, и решение — тоже точное слово, и по сути дела, я больше ценю внутреннюю необходимость и импульс, чем решение проблемы и облегчение, я же знаю, что наступит после решения проблемы: наступит скука; миленькая благоустроенная квартирка, большой заработок, фальшивый порядок и фальшивая чистота, отсутствие идей, отсутствие страсти, даже ребенок не спасет меня от немецкой скуки, от страны без тайн, я не из тех женщин, которые живут только своим ребенком, кроме того, ребенок помешает мне через какое-то время отправиться за границу; работать в Германии он мне не помешает, но получить место за границей мне будет очень трудно, если я приеду с ребенком, но чего я жду от заграницы? Что там все по-другому? Чего я ждала от Италии? Что там есть тайны? Чужие ритуалы или ритуалы чужбины, где ты пытаешься стать своей, чтобы постичь тайны? Я же знаю заграницу, я знаю Италию, это просто глупость, что женщина с такой благополучной профессией, и к тому же полиглот, как я, предается подобным иллюзиям; она вспомнила портье в своей гостинице и портье в «Павоне», а потом в ее памяти внезапно всплыл дом, увиденный вчера вечером по пути из Милана в Венецию, дом при выезде из Вероны, наверное, когда-то он был выкрашен в белый цвет, теперь краска облупилась и свисала грязными лохмотьями. На первом этаже окна были закрыты деревянными ставнями; может быть, квартира на первом этаже свободна? На втором этаже ставни не были заперты, но во всех окнах было темно; вокруг дома виднелась площадка из утрамбованного гравия и земли, стояли шесты, между которыми были протянуты веревки, на них висели несколько рубах и полотенец, мимо дома проходила сельская дорога, просто какая-то проселочная дорога, на которой не было видно ни одной машины, она слабо поблескивала в позднем свете водянистого неба над равниной, и рельсы, пробегавшие неподалеку от дома, напоминали фосфоресцирующие нити, рельсы при выезде из Вероны, вблизи от дома, где не было ни огонька, а ведь там наверняка находились люди, только они не зажигали света, дом напоминал кубик, кубик, состоящий из безутешности, распада и тайной жизни, жизни во тьме, с круглой черепицей на почти плоской крыше, с печными трубами, с которых штукатурка сыпалась прямо на черепицу, пятна сырости протянулись по стенам из голого кирпича, где местами еще свисали лохмотья бело-грязной краски, я всегда интересовалась такими домами, мне хотелось раскрыть их тайну, вся Италия состоит из подобных домов, где люди по вечерам сидят в темноте и хранят свои тайны, свои бедные, горькие, светящиеся тайны, наверное, все это почерпнуто мною из литературы, из неореалистических фильмов, где ощущается очарованность поэзией южного пролетариата, итальянский пролетариат сейчас моден в литературе, но вряд ли он кому-то очень благодарен за это, наверно он хотел бы отказаться от этой поэзии, поэтичности, вероятно, ему даже не очень нравятся фильмы, которые хотя и стремятся изменить его жизнь, но в то же время находятся в плену оптического очарования этой жизни. Она пожала плечами. Ну, все это теперь меня мало касается, я возвращаюсь в Германию.