Меч Христов. Карл I Анжуйский и становление Запада - Ярослав Шимов

Это положение казалось грекам вопиющей несправедливостью, и все время существования созданной крестоносцами Латинской империи[135] они стремились к возвращению утраченной столицы. Былая Византия распалась на несколько небольших государств, и каждое из них претендовало на наследие Константинополя и мечтало о восстановлении империи ромеев под своей собственной эгидой. Как с грустью отмечал византийский летописец Никифор Григора, «держава ромеев, как грузовое судно, подхваченное злыми ветрами и волнами, раскололась на несколько частей, и каждый, разделив ее как кому досталось, унаследовал: один — одну, другой — другую часть»{273}. Среди этих обломков постепенно на передний план вышла Никея — вокруг этого города в западной части Малой Азии сформировалось наиболее мощное из греческих государств, возникших на обломках былой Византии.

В Никее воцарилась династия Ласкарисов, которые вначале правили с титулом деспота («владыки»), а позднее приняли императорский венец[136]. Первый представитель этой династии, Феодор I Ласкарис, проявил себя как талантливый полководец и администратор, сумевший, с одной стороны, остановить экспансию латинян вглубь Малой Азии, а с другой — сделать из Никейской империи сильнейшее государство-преемника прежней Византии, по крайней мере из тех, что возникли к востоку от Босфора и Дарданелл. Любопытно, что многие административные практики, а отчасти и военную тактику, Ласкарис заимствовал у своих западных противников. После многолетней войны в 1214 году Феодор заключил с тогдашним латинским императором Генрихом Фландрским мир на выгодных для Никеи условиях. Впрочем, обе стороны понимали, что это не прочный мир, а лишь перемирие.

Справедливости ради следует сказать, что враждой и войнами отношения между греками и латинянами не исчерпывались. У Романии не было сил, достаточных для того, чтобы стать державой, сопоставимой по территории, богатству и влиянию с былой Византией Комнинов. Латинская империя распространяла свою власть лишь на Константинополь и его окрестности по обоим берегам Босфора. Кроме того, в нескольких княжествах на Балканском полуострове также утвердились государи-латиняне, считавшиеся вассалами константинопольского императора. Там, прежде всего в Ахайе, или Морее, установилась система феодальных отношений, принесенная крестоносцами с Запада. Тем не менее в социальной структуре этих государств сохранялись и многие традиционные элементы, унаследованные от Византии. Правящая элита тоже постепенно становилась смешанной по происхождению, языку и культуре: «Смешанные браки в феодальной среде Морей стали обычным явлением, и даже морейский князь Гийом[137] (1246–1278) женился на гречанке Анне, дочери эпирского правителя; на гречанке был женат и другой Гийом, герцог Афинский. Постепенно в Морее образовался особый слой полуфранков-полугреков, так называемых гасмулов — результат и явный признак начинающейся ассимиляции завоевателей. Гасмулы говорили на греческом языке, и, по-видимому, один из них написал по-гречески “Морейскую хронику”, прославив подвиги франкских рыцарей на Пелопоннесе»{274}.

Положение Латинской империи непрерывно ухудшалось. Этому способствовало несколько факторов. Во-первых, так толком и не оправившийся от опустошения 1204–1205 годов Константинополь не привлекал в должной мере западных воинов и купцов, хотя на это надеялись правители нового государства. Венецианцы, доминировавшие в константинопольской торговле, блюли прежде всего собственные коммерческие интересы, а преференции, которые они выторговали себе при основании Латинской империи, были таковы, что император, чья казна то и дело оказывалась пустой, не имел доступа к их богатствам. Во-вторых, греки постоянно сопротивлялись. Помимо Никейской империи, у латинян возник серьезный соперник и к западу от Константинополя — Эпирское царство, чей правитель Феодор Комнин Дука, отпрыск бывших византийских императорских династий, взял в 1224 году Фессалоники, в результате чего стал «суверенно править на пространстве от Адриатики до Эгейского моря»{275}. Недовольство властью латинян и их венецианских союзников непрерывно тлело и в городах самой Латинской империи, подогреваемое как экономической конкуренцией, так и ущемлением прав православной церкви, что греки переносили особенно тяжело.

В-третьих, административная и правовая система, принесенная крестоносцами из Западной Европы, плохо сочеталась с местными традициями, вызывая ропот, а порой и открытые восстания. Известны случаи, когда греческие крестьяне попадали в двойную зависимость — от своих хозяев-соплеменников и от пришельцев, «франкских» феодалов. Все это способствовало росту социального напряжения. Наконец, Романия страдала от политической нестабильности. «Франки»[138] конфликтовали с греками и венецианцами, а нередко и между собой, католические иерархи, занявшие после 1204 года ключевые посты в константинопольской церковной иерархии, — с православными священнослужителями. К тому же на императорском троне в Константинополе слишком часто менялись правители. Балдуин Фландрский попал в плен к болгарам и умер уже в 1205 году. Его брат Генрих, унаследовавший корону, скончался в 1216-м, по некоторым сведениям, от яда{276}. Наследником Генриха стал муж его сестры, Пьер де Куртенэ, потомок французского короля Людовика VI. В момент своего избрания императором он находился во Франции. Путь на Балканы занял у Пьера более года, но до Константинополя он не доехал, оказавшись в плену у Феодора Эпирского, где то ли умер, то ли был убит пару лет спустя. Латинской империей в это время правила в качестве регентши супруга Пьера, императрица Иоланта. В 1221 году на трон возвели их сына Роберта, но и его правление не было ни долгим, ни славным. Роберт пытался урегулировать вновь обострившийся конфликт с Никеей (его сестра Мария была женой Феодора Ласкариса), но безуспешно. Наконец, едва не став жертвой заговора, во главе которого стоял один бургундский рыцарь (император пытался отбить у него невесту), Роберт де Куртенэ бежал в Рим, где искал защиты у папы. В 1228 году, возвращаясь в Константинополь, император умер в Морее.

Ему наследовал его младший брат Балдуин II, в тот момент и-летний мальчик. Только этому латинскому императору было суждено долгое царствование, но и оно не оказалось счастливым. До 1237 года регентом при юном монархе был Жан де Бриенн, видный вельможа-крестоносец, даже носивший благодаря одному из своих браков титул короля Иерусалимского, который, впрочем, был сугубо номинальным. После смерти регента Балдуину де Куртенэ пришлось вести дела самостоятельно. Значительная часть его жизни прошла в поездках по европейским дворам, буквально с протянутой рукой: он безуспешно пытался собрать деньги и найти военную помощь для своей империи, чья территория быстро сокращалась под тройным напором — Никеи, Эпира и Болгарского царства. Несчастный император даже заложил венецианцам святую реликвию — терновый венец Христа, хранившийся в Константинополе. Будучи не в состоянии в срок выкупить его обратно, Балдуин II вынужден был смириться с тем, что реликвия нашла нового владельца — Людовика IX, с радостью украсившего ею специально построенный для этой цели в Париже храм Сент-Шапель. Джон Норвич так описывает дальнейшие мытарства константинопольского императора: «В 1244 году он снова уехал — на этот раз к Фридриху II, потом к Раймунду, графу Тулузскому; он посетил Иннокентия IV в Лионе, Людовика Святого в Париже и даже Генриха III в Лондоне — последний без большой охоты дал Балдуину немного денег. Но, вернувшись обратно в октябре 1248 года, Балдуин столкнулся с такой нуждой, что наконец продал даже свинцовое покрытие с крыши императорского дворца»{277}.

Латинская империя понемногу превращалась в призрак, зато Никейская империя крепла. Балдуина II долгое время выручали распри между тремя сильнейшими игроками на балканско-малоазийской сцене — Никеей, Эпиром и Болгарским царством. На руку ему оказалось и монгольское нашествие, отвлекшее малоазийских турок от их агрессивных замыслов. В результате многочисленных войн, заговоров и дипломатических комбинаций к середине 1250-х годов в выигрыше оказалась Никея, чьи границы на Балканах теперь простирались от Черного до Адриатического моря. Иоанн III Ватац, царствовавший в Никее с 1222 года (он приходился зятем Феодору Ласкарису), был, несмотря на проблемы со здоровьем, — он страдал эпилепсией, которая с возрастом усилилась, — решительным и изобретательным правителем. Никифор Григора поет ему дифирамбы: «Соединяя с богатством умственных дарований благородство и твердость характера, он прекрасно вел… дела правления; в короткое время он увеличил и внутреннее благосостояние ромейского царства, и в соответствующей мере военную силу. Он ничего не делал, не обдумав, не оставлял ничего, обдумав; на все у него были своя мера, свое правило и свое время»{278}. Однако закат никейской династии оказался неожиданно быстрым: в 1258 году, спустя неполных четыре года после смерти Иоанна Ватаца, скончался его сын и преемник Феодор II. Ему наследовал восьмилетний ребенок — Иоанн IV, за троном которого возвышалась фигура самого могущественного вельможи империи — Михаила Палеолога. Этот человек и его судьба заслуживают самого пристального внимания.