Тайна черной жемчужины - Елена Басманова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Только тут Мура и доктор заметили, что Брунгильда выглядит необычно: из-под надвинутой на лоб шляпки выбивались неаккуратно уложенные золотистые пряди, юбка, выглядывавшая из-под пелерины, была помята. Иногда ее старшая сестра слегка передергивала плечами, как бы пытаясь освободиться от невидимых пут.
– Брунгильда Николаевна, – доктор Коровкин собравшись с духом, придал своему голосу чрезвычайную мягкость, – я предлагаю поехать к Николаю Николаевичу и на месте разобраться – Нет, – с неожиданной яростью возразила встрепанная красавица, – разбираться я буду не там. Вы что, не понимаете: мой отец, князь Бельский, умер почти на моих глазах! А вы, бесчувственные, гоните меня к чужому человеку, когда мне надо думать о погребении!
Она замолчала и, раздувая ноздри, прожигала доктора гневным взглядом.
– Но зачем думать об этом в театре, на сцене? – пролепетала на грани обморока Мура.
В нависшей тишине стало слышно, что зал, еще недавно бесновавшийся за опущенным занавесом, опустел – ни одного звука не доносилось до участников трагической сцены.
– Я вам сейчас все объясню, – убрав руки от лица, хрипло произнес наконец Иллионский-Третий. Выглядел он тоже весьма растерянным – Нет! – взвизгнула Брунгильда и, махнув пузатым ридикюльчиком, сделала шаг по направлению к актеру, который непроизвольно попятился. – Нет! Мы сейчас поедем на кладбище!
– Хорошо, Брунгильда Николаевна, хорошо. – Доктор Коровкин смирился с тем, что пока ничего не удастся сделать Надо покорно следовать за невменяемой девушкой и ждать удобного момента, чтобы хитростью заманить ее домой Он рассчитывал, что на кладбище или даже на улице удастся усмирить старшую профессорскую дочь, хотя бы и с помощью полиции С ужасом смотрела на Брунгильду и Мура – в голове ее проносились чудовищные мысли. Неужели ее сестра попадет в клинику для умалишенных?
Неужели придется с помощью полиции повязать сестру? Неужели ее блестящая исполнительская карьера рухнула? Неужели Брунгильда и впрямь незаконнорожденная дочь князя Бельского? Неужели это правда – и они не сестры? Неужели семейный скандал станет достоянием общественности? Что будет с папой и мамой?
– Я вам сейчас все объясню, – опять подал слабый голос Максим Иллионский, благоразумно сохраняющий дистанцию между собой и сумасшедшей красавицей, сорвавшей его последний спектакль в Петербурге.
– Объяснять будете потом! – срывающимся голосом закричала Брунгильда и сделала еще один шаг по направлению к готовому бежать актеру. – После погребения! После кладбища!
Пользуясь тем, что Брунгильда на него не смотрит, доктор Коровкин пытался как можно выразительнее подмигнуть Иллионскому, дать сигнал – спокойно, не сопротивляйтесь, не противоречьте. Но Иллионский, кажется, не надеялся на поддержку Муры и доктора Коровкина.
– Дорогая Брунгильда... э... э... ваше сиятельство... – Клим Кириллович старался всеми силами переключить внимание старшей дочери профессора Муромцева с Иллионского на себя, он боялся, что помешательство выльется в буйные формы. – Мы готовы следовать за вами...
Брунгильда обернулась на голос Клима Кирилловича.
– Мне такого позора не надо! – В ее голосе клокотала откровенная ярость. – И не вздумайте мне мешать, не вздумайте звать полицию. Я за себя не ручаюсь.
– Нет-нет, ваше с-с-сия-т-т-ельство, – пробормотал, опуская глаза, доктор и толкнул локтем в бок Муру, едва державшуюся на ногах от охватившей ее паники. – Не извольте беспокоиться. Мы едем на кладбище.
– Но сейчас там, наверное, уже темно, – всхлипнула Мура, – уже десятый час.
– Ну и что? – возразила гневно Брунгильда. – Тем лучше. Никто не увидит, как я похороню князя Бельского.
– А-а-а... где... м-м... сейчас... тело... князя? – Доктор Коровкин мучительно подбирал слова и старался смотреть на Брунгильду преданными глазами.
– Где его тело, я знаю, – злобно ответила красавица, – а вот души у него никогда не было.
– А нельзя ли погребение перенести на утро? – заискивающе попросила Мура и криво улыбнулась.
– Ни в коем случае! – топнула ногой Брунгильда. – Я не желаю, чтобы пострадала моя репутация! Репутация – превыше всего!
– А господин Иллионский... он... что – тоже поедет на кладбище? – осторожно поинтересовался доктор.
– Всенепременно! Без него погребение не состоится, – заявила Брунгильда. И повернулась к актеру:
– Есть ли у вас саван, господин Иллионский?
Бледный, как мел, актер молчал.
– И не забудьте про тапочки, – подхватил доктор и подмигнул актеру, – и потом, э-э-э, ваше сиятельство... заказан ли гроб?
– Мы похороним князя Бельского без гроба, – ответила с нескрываемым наслаждением Брунгильда. И с неожиданной страстью продолжила:
– И он сам выроет себе могилу.
– О боже! – ахнула Мура, качнувшись в сторону доктора Коровкина, который свободной от саквояжа рукой подхватил ослабшую девушку за талию. – Это убьет папу! У него слабое сердце!
– Я помогу князю Бельскому, ваше сиятельство, – заверил сумасшедшую доктор. – Мы с господином Иллионским ему поможем.
– Нет, я хочу, чтобы могилу рыл сам князь Бельский! И лучше всего – руками и зубами! – вновь завизжала Брунгильда. – Если он возьмет в руки лопату, я сама собственноручно убью его этой лопатой.
Мария Николаевна Муромцева дрожала, как осиновый лист, – она представила себе зловещий мрак осеннего кладбища, озаренные неверным светом луны кресты и надгробья, разверстую могилу, края которой пытался грызть зубами седой костлявый мертвец в белом саване, и стоящую чуть поодаль разъяренную Брунгильду с лопатой, занесенной над несчастным покойником – князем Бельским.
Да, в девушке, которую она привыкла считать своей родной сестрой, был, был истинный аристократизм – не только тонкая кость, хороший вкус, но и ранимая, чувствительная психика. Ее утонченная психика и пострадала-то в первую очередь после случившегося. Но что же произошло с бедной Брунгильдой? Кто и как выманил ее из дома и довел до сумасшествия? Что с ней делали эти три дня?
Мура с отчаянием наблюдала за происходящим и изо всех сил пыталась соединить в своей бедной голове несоединимое. Звонок неизвестного мужчины из аптеки и заверения о том, что все в порядке и концерт состоится вовремя. Записку с требованием заплатить за Брунгильду 10 000 рублей. И кульминацию, апофеоз – появление Брунгильды на сцене Суворинского театра.
– А при чем здесь выкуп? – с отчаянием выкрикнула она и почувствовала, как доктор Коровкин толкнул ее локтем и зашипел.
– Выкуп? – Глаза Брунгильды округлились, и она тяжело задышала. – Какой выкуп?
– Мария Николаевна ошиблась, ваше сиятельство... – заторопился загладить промашку Муры доктор. – Она имела в виду выкоп, от слова копать, то есть яму на кладбище... Правда, Мария Николаевна?
Оцепеневшая от ужаса Мура не могла произнести ни слова – она, подобно кролику, загипнотизированному удавом, ждала неминуемого приближения сестры.
Взбешенная Брунгильда остановилась в двух шагах от жертвы.
– Какой выкуп? – угрожающе повторила она. – Сколько?
– Десять тысяч, – слабеющим голоском пролепетала Мура. Дощатый пол сцены плыл под ее ногами. Она бы упала, если бы не твердая рука доктора Коровкина, не выпускавшая ее талию.
– Десять тысяч? – надменно переспросила Брунгильда. – Недорого. Можно сказать, даже слишком дешево. И это – еще одно оскорбление моей репутации. Тем лучше.
Она неожиданно протянула руку и, потрепав Муру за плечо, усмехнулась:
– Тогда я убью его прямо сейчас. Где лопата?
Она резко повернулась спиной к Муре и доктору и, кажется, собиралась идти искать лопату или требовать ее от Максима Иллионского-Третьего, но не успела.
Стоящий в отдалении актер не вынес напряжения и угроз сумасшедшей. Он прикрыл глаза, покачнулся и с грохотом рухнул на пыльные доски театрального помоста.
Брунгильда растерянно обернулась и встретилась с доктором глазами. Он понял и, отстранив Муру, по кривой, огибающей на значительном расстоянии Брунгильду, направился к недвижному телу актера.
Не напрасно таскал он сегодня с собой медицинский саквояж – и, склонившись над распластанным руководителем антрепризы «Аполлон», доктор Коровкин достал флакон с нашатырным спиртом. Отвернув крышку, он на всякий случай убедился в том, что помешанная Брунгильда не двигается с места и, кажется, как учат медицинские учебники, приступ буйного поведения сменяется у больной вялостью и апатией.
Доктор поднес ватный тампон, смоченный нашатырем, к солидному носу актера. Когда веки пострадавшего шевельнулись, а затем и открылись, явив бессмысленный взор, доктор встал и отошел в сторону – на всякий случай.
Великий трагик пришел в себя через несколько мгновений. Он все вспомнил и, мгновенно вскочив на ноги, огляделся по сторонам.