Алба, отчинка моя… - Василе Василаке

Но ходил он враскачку, как простой хлебопашец, любил поговорить негромко-душевно, вдобавок к тому служебному мотоциклу предпочитал давно уже подлежащую списанию двуколку с гнедой пузатой лошадкой. Словом, как будто специально для этого села родился на свет человек, все его здесь узнавали в лицо, очень почитали и немножко побаивались. И давно бы пора второй звездочке засиять на погонах, да не хватало специального образования Сергею Никитичу, что, впрочем, ни в коей мере не отражалось на его деловых качествах. Более того, он слыл величайшим докой, чуть ли не академиком по части семейных баталий, а составляли они едва ли не главную область его служебных забот.

И пожалуй, самым громким событием всей его многолетней карьеры было дело местного француза-учителя из школы-десятилетки. Сам Сергей Никитич до чрезвычайности своей победой гордился, при случае обстоятельно и со смаком рассказывал:

— Человек вроде бы интеллигентный, не пил, не курил, и вдруг на тебе — жену выживает из дома! Зачем, дескать, она рожает ему подряд третью девку?! И ведь какой фрукт выискался. Я его безобидно и обстоятельно спрашиваю: «Что у вас происходит в семье?» А он как зачастил-зачастил по-французски. Я, значит, его останавливаю и русскими печатными буквами всю галиматью заношу в протокол. А мне потом переводят: «Царство свободы и воли торжествует среди любящих и свободных». Ладно, думаю, погоди у меня… По агентурным данным, больше всех здесь воду мутил старик Костакел, отец этого Андрея Сильвестру. Крепкий дед, замешен на православной религии с примесью истамбульского исламизма; для него мужик — соль земли, а баба — обыкновенная юбка. Сперва он советами донимал: «Сынок, дорогой, поспи раздельно со своей рыженькой в пятикомнатном доме!.. — Потом совсем распоясался. — Дурак ты, Андрюха, дурак! Мало ли на селе девок, а тебе молодую специалистку подай, с дипломом, видишь ли… Год с Женикой-ветеринаршей, месяц с Зойкой-зоотехничкой — все выбирал… Провыбирался! Теперь смотри на Женику — в колхозе она на виду, с твердой зарплатой и премией. А от нашей квашни на печи только рыжие девки расползаются по полу, как пожар!..»

Нет, думаю, такого противника надо брать с умом. И применяю обходной маневр. Вызвал старика Костакела официальной повесткой. И за стаканом вина, под орехом, у сельповского склада говорю ему в присутствии секретаря сельсовета: «Старик, утихомирь сына, иначе беда будет. Ты что, не знаешь, что значит мать с тремя ребятишками? Заберет она твой виноградник, а уж четыре комнаты из пяти — точно оттяпает! И учителя твоего из школы с позором попрут, будет он свои крылатые французские байки декламировать лягушкам на озере. Как официальное лицо тебе обещаю!» И что вы думаете? Стал француз шелковый, примирился с женой, преподает, лекции читает о международной политике, даже в самодеятельный кружок записался и сыграл главную роль, Любима Торцова, в паре с Женикой-ветеринаршей, Любовью Гордеевной, в «Бедность — не порок», драме Островского!

Все это было далеко в прошлом, а на этой неделе открылось, что Женика-ветеринарша в роддоме и уже мальчика родила. Так что Сергей Никитич как будто не удивился приходу Филемона Пасати.

— Какие будем принимать меры к отцу?

— Принимайте. Мне все равно.

— Квартирантке скажи, чтобы подавала в суд на француза…

— А я усыновил мальчика.

— Когда?

— Сегодня ночью. Сплю во дворе. Просыпаюсь — храпит кто-то. Да так, верите, что со сна померещилось, будто бы отец вернулся в село! Захожу в дом, а он вот такой маленький, с овечий хвост, а храпит, как мужик. Дают ему грудь, пососал молочка и рыгнул… вот те крест и честное слово — штукатурка посыпалась! Беру его на руки, а он меня еще обмочил обильно: ну, думаю, все: вот он — новый Думитру Пасати, не дам на него пушинке упасть!

Смотрит участковый на Фила, словно впервые его видит. А уж, кажется, насмотрелся всякого — и в белых перчатках его видел, и в рабочих — резиновых, и в кирзовых сапогах с кошками на столбе под дождем, и под снегом с громкоговорителем в обнимку… А теперь вот стоит перед ним Филемон столб столбом: мотоциклетная каска в руках, за ухом какой-то пожухлый листок, будто только что слез с дерева… Да, вид запущенный, неважнецкий: брюки мятые, рубаха линялая, не то серая, не то голубая, нечесан-небрит, под глазами круги.

— Ладно, дело, как говорится, хозяйское… С женой посоветуйся, прежде чем официально оформить.

И тут же Сергей Никитич потерял к нему интерес, ибо внимание его профессионально переключилось на новый объект. Теперь он придирчиво вслушивался в тарахтение бульдозера за окном… Этот бульдозерист был у него на заметке, как непойманный пьяница за рулем. Сейчас он работал на строительстве эстакады, с которой самосвалы будут осыпать виноградные грозди прямо в открытую пасть электродробилки. Винпункт в этом году хочет потрясти клиентуру полной механизацией производства…

— У тебя еще что-нибудь?

— Хочу, — Фил мнется перед милицейским столом… — Скажите, а я могу вернуть свою жену по закону?

— Как вернуть?

— А вот так: поехать, взять ее за руку и домой привезти.

— Нет такого закона… Да ты что? — искренне расстроился Сергей Никитич. — В каком веке живешь? Этот, как его, патриархат кончился!

— А что началось?

— Ты вот что, смотри не буянь, а то я живо окорочу, — и Сергей Никитич погрозил даже пальцем. — Началось то, что надо, матриархат. Подаст заявление — и разведут, тебя не спросясь. Тем более, что нету детей… — И он снова прислушался к шуму работяги бульдозера. Теперь тот, это хорошо было видно через решетчатое окно, нагромоздил целую гору смолистого жирного чернозему и вдруг замер, как жук навозный в минуту опасности, бульдозерист мотор выключил… — Так, с утра недобрал… Пойдет клянчить кувшинчик. А машину на опасном спуске оставил на тормозах. Надо ловить. — И снова к Филу: — Чего стоишь в дверях? Я сейчас занят. Вечером сам к тебе забегу.

— На Думитру посмотреть?

— Чудак-человек! Ну, бросила жена, изменила… У квартирантки усыновляешь ребеночка. С ней теперь и живи. А то вернется твоя Авиата — и что получится? Чепуха! Две хозяйки не живут в одном доме… Да и кому за ребенком ходить?

— Я уже позвал бабушку Сафту. Она такие вкусные блинчики печет с айвовым вареньем… приходите на чай!

Сергей Никитич так и не собрался вечером к Филу на чай. Потому что поймал-таки злоумышленника бульдозериста со стаканом в руках в рабочее время и целый вечер отчитывал его за бессовестное отношение к технике безопасности. Не пошел и на второй, и на третий день. Когда живешь в хлопотах, где уж тут вспомнить о блинчиках с айвовым вареньем!.. А через две недели потревожил его странный телефонный звонок:

— Здравствуйте, говорит Авиата Пасати. Вы не могли бы зайти вечером к нам? Извините, но мне по селу идти… неудобно.

Вечером накрапывал дождь, когда Сергей Никитич постучал в дверь Фила Пасати. Ему долго не отвечали, наконец он сам ее приоткрыл, видит — две женские фигуры колдуют с травами над детской ванночкой…

— Простите, Авиаты нет дома?

— Я сейчас выйду.

Она поразила Сергея Никитича не то чтобы своей красотой, хотя лицо и в особенности глаза были замечательные, а весьма уже заметной беременностью.

— Вызывали меня?

— Фил говорит, мой паспорт у вас. Уже две недели лежит… А вы выписывать не хотите.

— Так. Разберемся. Это, значит, муж говорит. Где он сейчас?

— На огороде. Сажает орех… Праздник, говорит, в доме ребенок родился.

— Ну, я ему покажу! Вы на сколько приехали?

— Не знаю… — и, всхлипнув, Авиата уходит в дом.

Злой как черт, Сергей Никитич спустился с крыльца, прислушался: кажется, у забора, возле заброшенного сарая, копает. Фил стоял по пояс в земле. В шляпе с пером, в белоснежной рубахе и в перчатках, когда-то белых, а теперь зеленовато-коричневых, протертых до дыр. Энергичными ударами он долбил землю ломом. Голенастенький саженец ореха лежал на земле рядом.

— А ну вылезай!

А Фил словно не слышит, долбит.

— Ты почему наводишь тень на милицию?!

А Фил знай долбит.

— Где спрятал паспорт жены, отвечай!

Фил что-то очень тихое стал бормотать себе под нос.

— Мархат-бархат-триархат… заведу-ка я, Сергей Никитич, полон дом малышни… и полон сад орехов, — и подмигнул Фил участковому светло и обезоруживающе.

Постоял над ним Сергей Никитич в сумерках, посмотрел на него, покурил и, ничего больше не сказав Филу, отправился восвояси.

Так и живут до сих пор в Албе — Фил с Авиатой, а при них жиличка Женика-ветеринарша со всеми своими детьми и с бабушкой Сафтой в придачу, которая ой как вкусно печет блинчики с айвовым вареньем.

Сказка про белого бычка и пепельного пуделя