Грани «русской» революции. Как и кто создавал советскую власть. Тайное и явное - Андрей Николаевич Савельев

Борис Никитин [92], который и организовал арест банды анархистов, приводит в своих воспоминаниях «Роковые дни» пример заступничества Чхеидзе (87) и Гегечкори (97) за проходимца Еремеева, арестованного контрразведкой и бежавшего из «Крестов» при помощи революционной толпы. На даче Дурново он был снова схвачен. А указанные лица аргументировали его освобождение: он будет полезен их партии (эсеров). Освобождение не состоялось, потому что арест, как оказалось, был произведен по просьбе Петроградского и Закавказского Советов.

Ничтожная по масштабам операция собрала последние силы расквартированных в Петрограде частей, ещё способных к дисциплине. Но даже этот сборный отряд не реагирует на приказ вломиться в здание, и приказ исполняет крохотная группа офицеров. Главой засевшей на даче банды оказывается прославившийся позднее матрос Железняков (372). В ответ на какое-то поползновение солдат присоединиться к офицерам банда начинает бросать из окон ручные гранаты, не зная, что этот тип гранат требует поджигать фитиль. От этого собранное с таким трудом войско просто разбегается. И только решительный унтер-офицер буквально за шиворот ловит отдельный «героев» и заталкивает их в здание. Единственный случайный выстрел при взломе внутренней двери убивает наповал приятеля Железнякова, вора-рецидивиста Аснина.

Вот образ арестованных, начертанный Никитиным и вполне отражающий «лицо революции»: «Числом около ста, то были не люди, а выходцы из нижнего подвала петроградской трущобы, в грязных лохмотьях, с лицами, отмеченными разъедающим клеймом порока. Вероятно, большинство из них долгие годы не видело куска мыла, а ножницы никогда не прикасались к их всклокоченным гривам и щетине. Среди других, десятка полтора, судя по одежде, следовало принять за женщин; но они так растеряли и распили малейшие признаки своего былого облика, что почти не отличались от всех остальных. Эти были особенно ужасны».

Доклад Съезду по данной ситуации (видимо, под воздействием руководства меньшевиков и эсеров) сделал вездесущий Церетели (99). В своём безумном многословии, доказывающим очевидное, министр заявил, что арестованные – «являются не только нарушителями гражданского порядка, не только покусителями на государственное право, они являются прямо врагами революции».

Представитель рабочих Выборгской стороны, от завода «Феникс», Валиков (биографических данных нет) выразил недоумение: почему власти явились арестовывать одного-единственного уголовника (некоего Гусева – возможно он имел в виду Аснина) в три часа утра, а не днем, почему казакам надо было разгромить содержавшееся в порядке помещения. Он опроверг утверждение, что анархисты стали бросать в прибывших солдат и казаков гранаты – в том числе и зажигательные[93]. Его резюме: «такое недопустимо в свободной стране».

Выступавший затем министр Чернов (102) посетовал: «К сожалению, у нас слишком много легковерных людей, которые привыкли свергать всякое правительство, и что бы им ни сказали, они заранее готовы считать, что правительство неправо, разгромив тот центр, где был воздвигнут “грандиозный порядок”», который на самом деле представлял собой размещенную в центре Петрограда штаб-квартиру для нападений – одно на типографию, другое – на тюрьму “Кресты”». Он сообщил, что 460 сбежавших уголовников «находятся на заводах» – то есть укрываются рабочими. Что создает условия для захвата власти уголовниками.

Жуков (биографических данных нет) с завода «Эриксон» снова обратил внимание на поломанные шкафы, «картины и даже иконы изорваны», а также «расхищены драгоценности». Он объявил, что всё это – борьба не с анархией, а с революцией. Жуков резонно указал, что, видимо, существует какая-та другая штаб-квартира, которая освободила свыше 400 человек из других тюрем. Что данный оратор был явно подготовлен большевиками, следует из его фразы: «министры-социалисты ответственны в своём участии в кровавом акте, совершившемся прошлой ночью, но они одобряют кровопускание рабочих, которое сделано в лице этих арестованных». На то же указывает обличительная речь против контрразведки, в тот момент уже напавшей на след большевистской измены.

В подобном духе высказались и другие – явно не избранные представители заводов, а произвольно сфабрикованная большевиками команда, которая использовала малозначительный эпизод расправы над уголовными элементами, чтобы объявить это возвращением к «прежним порядкам», чтобы назвать это методами, «какие и Николай Кровавый не допускал». Выступавшие были едины в том, чтобы отвести глаза от организации бегства уголовников и подозреваемых в шпионаже из тюрем, и вместо этого расследовать, кто же устроил разгром на даче Дурново. Все рабочие от станков оказались удивительно речистыми, и очень точно выбрали направление атаки: они не защищали анархистов, а требовали дискуссий, разоблачающих их идеи в глазах тех, кто их слушает. Они не защищали анархистов, а указывали не недопустимость примененных к ним методов. На тщательную подготовку ораторов «от рабочих» указывает применение одних и тех же оборотов и тонкое чувство грани, которую нельзя было переступать – критиковали только правительство, которое «служит двум богам», но не всероссийский Съезд. Ложная информация подавалась умело: то речь шла о двух избитых, потом о четырех, потом об одном умершем в больнице, потом о четырех умерших матросах… Сначала были поломанные окна, двери и шкафы, а также изорванные картины и иконы, потом оказалось, что с иконы сорвали половину золотого оклада… Это в штабе анархистов и максималистов – иконы? Множество деталей ужасного и ничем не объяснимого разгрома должны были заворожить приехавших с мест делегатов – зачастую наивных и не понимающих, что им бесстыдно лгут люди, которые никаких полномочий не имеют, скрытно преследуя интересы одной только партии. С одной стороны, все эти ораторы говорили, что надо во всём разобраться и учредить следственную комиссию, с другой – что они едва удерживают рабочих от выхода на улицу. Среди ораторов была Ольга (Сарра Наумовна) Равич (39) – не распознанная на съезде соратница Ленина из «пломбированного вагона», устроившаяся на фабрику «Скороход» и направленная на съезд «послушать». Она представила ситуацию за Московской заставой как крайне напряженную – будто бы, рабочие почувствовали в истории с дачей Дурново угрозу от контрреволюции, и их с трудом удалось удержать от уличных демонстраций. Её информация была опровергнута делегатом съезда – также из «московскозаставского» района.

Всю демагогию фиктивных представителей рабочих коротко разоблачил приехавший из провинции эсер Глухов (биографических данных нет), который выразил недоумение по поводу суждений питерского «авангарда» рабочего класса: «Они говорили здесь так, как говорят обыкновенно готтентоты, т. е., если меня грабят, то это плохо, а когда я граблю, то хорошо». «Если толпа самочинно врывается в тюрьму и освобождает арестованных, то, я спрашиваю, можем ли мы без расследования вопроса сказать, допустимо ли это или нет? Разумеется, вы должны сказать, что это недопустимо». «Когда нам говорят об организации и в то же время говорят, что по каждому непроверенному слуху вы не