Дела минувшие - Николай Свечин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Ты кому комнаты предоставляешь? Знаешь, что Перегородкин, твой жилец, на самом деле цепной убийца? И доказанно казнил уже четырех человек?
Номерщик возразил:
– Так у него в паспорте это не написано!
– Поспорь еще со мной! Вот, послушай надворного советника Лыкова, чиновника особых поручений Департамента полиции.
Услышав про Департамент, Гусаков заметно насторожился. Алексей не стал его жалеть:
– Того, что ты приютил убийцу, достаточно, чтобы отобрать у тебя патент навсегда. Никто не станет разбираться, что там было написано в паспорте. Состоишь под надзором полиции? Состоишь. Был скупщиком краденого? Был, а скорее всего, и есть. Сидел в тюрьме? Сидел. Чего еще надо?
Он повернулся к полицмейстеру:
– Федор Иванович, давайте вышлем его из города в двадцать четыре часа. Унтербергер после сегодняшнего разговора подпишет распоряжение не глядя.
Тот понял сыщика и подыграл:
– А и правда, давно пора. Не хочет сотрудничать с полицией – зачем нам такой? Тем более на Пологой улице.
Гусаков понял, что дело плохо, и сразу согласился «дружиться с вашими высокоблагородиями». Лыков расспросил номерщика насчет Звенцова, и тот рассказал немало интересного.
По его словам, бродяга прожил у него две недели и почти все время проводил где-то в городских притонах. Уходил утром, возвращался вечером. Пил очень умеренно. Вел себя осторожно, ничего в номере не оставлял и проверял, нет ли за ним слежки. Женщин не водил, корреспонденцию если и отсылал, то сам, не доверяя коридорному.
– С кем он общался на твоих глазах? – стал задавать наводящие вопросы Алексей.
– Было такое только один раз, ваше высокоблагородие. Приходил к нему староста артели нищих, знаменитый Сивуч.
Питерец кивнул полицмейстеру, и тот выдал справку:
– Есть такой, и действительно знаменитый в определенных кругах. Их трое: Сивуч, Кудрявец и Мордвин. Старшие «стрелки»[120]. Стреляют по Светланской не первый год. Все бывшие сахалинцы, прибывшие сюда после выхода на поселение. Собирают подаяние и тут же пропивают. Так, беззлобные деды…
Лыков с Гусаковым одновременно рассмеялись. Сыщик пояснил:
– Слыхал я про этих беззлобных у себя в Корсакове. Атаманы всей сахалинской колонии, что пригрелась у вас, Федор Иванович. Вот, значит, с кем общался Звенцов. Любопытно…
И добавил металла в голосе:
– Гусаков, расскажи об этих ребятах все, что знаешь.
Номерщик потупился, но стал сообщать подробности. Оказалось – это было новостью для полицмейстера – что в городе имеется целая организация бывших сахалинцев. Заправляет ей Сличенко, который содержит кабак на Фонтанной. Кабак знатный, там честному человеку делать нечего. Притон, в котором скупают краденое, укрывают беглых и беспаспортных, дают наводки на богатые квартиры и даже, по слухам, выделывают фальшивую монету. Трое нищих – штаб Сличенко, его ближайшие помощники в преступных делах. Люди они прожженные, прошедшие огонь и воду, еще с клеймами на лицах[121]. У каждого свой отряд, якобы из «стрелков», ана самом деле ухарей с кистенями. Именно эти ребята ночью собирают по всем слободам добычу, а утром ее сортирует и выкупает Сличенко.
Коллежский асессор был поражен:
– Сивуч такой благообразный! Да я сам бросал ему в шапку экимарник[122]. Не раз и не два. А подаяние от Гоппена разве не он делит? За одно это старик пользуется во Владивостоке большим авторитетом. И вдруг такое…
– Что за подаяние? – спросил Лыков.
– Да есть такой инженер-полковник Гоппен, живет на Федоровской улице. Добрый человек, и откуда-то деньги у него водятся. Каждую субботу он раздает подаяние всем желающим, по двадцать пять копеек в руки. Сбегается до ста семеновских гренадер! Чтобы не возиться с каждым, меценат придумал штуку. Голытьба выбирает одного депутата, тот пересчитывает страждущих и идет с рапортом к полковнику. Гоппен вручает ему требуемую сумму. Так вот, этим депутатом является именно Сивуч. Двадцать пять копеек для опустившихся людей большие деньги. В ночлежном доме на Корейской за пять копеек предоставляют ночлег, а утром выдают кружку чая, полфунта хлеба и кусок сахара. Еще и на водку останется.
Надворный советник резюмировал:
– Да, с такой лычкой на погоне старый головорез мил всей округе. И значит, ко многим может обратиться с требованием. Организация! Там и нищим найдут преступный промысел.
И нажал на номерщика:
– Гусаков, скажи, как мне подобраться к Сличенко?
– А… в каком, извольте полюбопытствовать, качестве? Просто так выпить зайти любой может.
– Хочу там воздух понюхать, чем пахнет. Самосядку он покупает?
Содержатель номеров ответил кротко:
– Мы все покупаем.
– Почем даете за ведро?
– Четыре целковых. Иногда на полтинник меньше.
Алексей узнал, что хотел, и удалился. А полицмейстер остался – доводить вербовку до конца.
Вечером того же дня в кабак Сличенко явился широкоплечий мужчина с прямой спиной и таким взглядом, что хочешь не хочешь, а дорогу уступишь… Он подошел к стойке, облокотился, не снимая фуражки, и спросил хозяина:
– Самосядку надо?
Тот смерил незнакомца подозрительным взглядом:
– Ты кто такой будешь? В первый раз тебя вижу.
– Сговоримся – еще увидишь. Товар хороший, выгонка семьдесят градусов.
– Повторяю: ты кто? На фартового не похож.
Гость осклабился:
– Был я юнкером, а офицером не стал. Остальное тебе знать не положено. Зови меня Лыков.
Сличенко покосился по сторонам и даже вышел на улицу. Оглядевшись и вернувшись, он сказал:
– Трёка[123].
– Щас! У всех дерс[124],у меня трёка? В убыток предлагаешь торговать?
– Новичкам всегда ставят ниже. Товар твой я не знаю – вдруг дрянь?
Бывший юнкер тоже посмотрел по сторонам и ответил:
– Да у тебя посетители та же самая дрянь. Всё вылакают, что ни дай, лишь бы горело. Ну?
– Не нукай, молод еще мне дерзить, – ощерился сахалинец. – Лыков? А в Корсаковском округе был начальник Лыков, он тебе не родственник?
– Нет, наш род весь в Вологодской губернии. Кроме меня.
Кабатчик помолчал, потом сказал:
– Принеси бутылку на пробу, тогда поговорим. Если товар хороший, тогда трёка с лашником[125].Сколько его у тебя?
– Сейчас двадцать ведер. Могу приносить по ведру в день. Решай, а то пощупаю Матросскую слободку. Там с руками оторвут за четыре рубля. Еще ханку[126] могу поставлять.
К стойке подошли несколько парней, на вид шпана, и спросили у хозяина:
– Дядя Аверьян, ты чего невеселый? Может, энтого отвадить? Токмо скажи.
Юнкер взял двоих за ремни, оторвал от пола, донес до двери и выкинул на улицу. Когда вернулся, остальные уже разбежались.
– Ты мне народ не разгоняй, – добродушно высказал ему кабатчик. – Ладно. Вижу, что не промах. А не желаешь выставлялой? Публика и вправду дрянь. Вон ты как ловко Шурку с Севкой…
Но гость лишь молча помотал головой, и Сличенко закончил:
– Тогда заходи завтра. С образцом! И ханку прихвати.
Лыков удалился. Когда он дошел до угла, то увидел в окне чайной знакомое лицо. Это был отставной ефрейтор Арзамасцев, которого в Александровском посту завербовал себе в помощники Таубе. Умный и ловкий человек помогал барону выслеживать предателей, организующих на японские деньги побеги с Сахалина для каторжных высшего разряда. Сыщик завернул внутрь и подсел к агенту за стол:
– Здравствуйте, Платон Ануфриевич!
– Алексей Николаевич? Вы как тут?
– А вы? Случайно, не кабак Сличенко филируете?
– Уж знаете? – удивился ефрейтор. – Откуда?
– Про ваше дело мне ничего не известно. Я слежу за кабатчиком в интересах своего дознания. Ну-ка расскажите, что вы здесь забыли?
Арзамасцев, зная надворного советника как ближайшего друга Таубе, сообщил:
– След с Сахалина. Письма сюда прибыли сегодня утром. Аж четыре зараз. Хочу выяснить, кто в этом клоповнике может получать такие депеши.
– Письма случаем не из рисообдирочного заведения господина Сензиро с Фонтанной улицы?
– Ваше высокоблагородие, а говорите, что ничего вам не известно! Именно оттуда письма.
Дело с кабатчиком принимало новый оборот. Алексей понизил голос:
– Штабс-капитан Артлебен не здесь?
– Здесь. Мы встречаемся с ним через час в трактире «Одесса» на Четвертой Матросской.
– Идемте туда. Здесь вам делать нечего, только насторожите ребят.
Артлебен,
