Мальчик, идущий за дикой уткой - Ираклий Квирикадзе

– У меня к вам серьезное дело! Вы располагаете временем выслушать меня?

– Да, да, конечно! Присядьте…

Филимон указал ученому на камень под грушевым деревом. Эйнштейн предложил:

– Лучше будем ходить и беседовать…

Альберт Эйнштейн, Филимон и хромая собака ходили больше часа по дну оврага.

Эйнштейн на редкость высоко оценил деятельность проводника Филимона Квирикадзе как истинного гражданина мира.

– Ваша идея проста и гениальна. Гениальна она своей простотой. Господь не разрешил мне дожить до сегодняшнего дня, иначе я первый бы поставил подпись под реализацией вашего проекта!

Далее Эйнштейн говорит о том, что годы, которые он провел на небесах (он показал пальцем в небо), привели его к печальному выводу: человечество, весело танцуя, движется к пропасти… Вот-вот оно свалится в тартарары. Господь Бог в полной растерянности. Бурное развитие физики, кибернетики, квантовой механики, цепные реакции, ядерные взрывы, взрывы террористов, звездные войны пугают его, он не понимает всего этого. Один маленький японский калькулятор способен в мгновение вывести корень из… а он всё это считает в голове, и долго. Когда Бог творил мир по своему подобию, он не предполагал, что люди окажутся такими прыткими. Бог смертельно устал от всех нас, решил уйти в другое место и там начать новую жизнь. Где-нибудь на периферии Галактики.

Хромая собака застыла у кустов.

– Собака кого-то учуяла, – сказал Эйнштейн. – Усталый Бог решает и это: насытить собаку или спасти жизнь кого-то – ежа, зайца, куропатки… А вот в вопросах распада молекул урана и начала термоядерной реакции – здесь он, увы, не знает, как быть.

– И поэтому он решил бросить нас?! – в глазах Филимона недоумение.

Собака отошла от куста. Смешно оседая на передние лапы, она шла за великим физиком.

– Не знаю, как это сказать?.. Я еще никому не говорил… – видно, что Эйнштейн волнуется. – Он предложил мне заменить его! Хотя бы на время.

Филимон остановился.

– Вы вместо Бога?!!

– Он сказал мне: “Альберт, ты знаешь атомную эпоху лучше, чем я, и займись ею”. Я ответил ему, что я простой смертный, грешник. Он молчал, думал, а потом сказал: “Альберт, у меня нет нужного образования. А для учебы я стар”.

– И что дальше?

– Дальше я пришел сюда, в твой овраг…

– Вам нужен мой совет?

– Да, Филимон.

Закапал дождь. Проводник достал из заднего кармана брюк кусок прозрачного целлофана, укрыл им великого ученого, сам долго отказывался встать под прозрачный навес, но Эйнштейн настоял, и они вдвоем, натянув целлофан, продолжили хождение по дну оврага.

– Если Бог уйдет, а вы откажетесь от его предложения, то кто-то придет на его место. Это же так? А вдруг придет какой-нибудь проходимец?! – спросил Филимон не столько Эйнштейна, сколько самого себя. Укрытые целлофаном, они удаляются в глубь оврага и исчезают в мокрых зарослях.

Пока в мокрых кустах говорят о чем-то важном, я прочту страницы, выпавшие, видимо, из рукописи. Их номера 381–386, они перечеркнуты красным карандашом, но любопытство, что же было отвергнуто авторской самоцензурой, заставило меня прочесть их.

Беседа с Утопленником Коко Игнатовым.

Вначале описывается его внешность.

Желтые зубы, желтые пальцы выдают в нем профессионала-курильщика. Тяжелые веки, неулыбчивый рот.

На вопрос, что за кличка – “Утопленник”, отвечает уклончиво: “В Анаре всем дают клички”. В его рассказах фигурирует время, когда “в садах играли духовые оркестры, все носили белые кители, парусиновые туфли чистили зубным порошком”.

В те времена Игнатов был шофером некого высокого начальника, которого он называет Лаврентием, а чаще Святым Лаврентием; думаю, что это Лаврентий Берия, глава Комитета госбезопасности.

По ходу беседы Утопленник пьет красный мукузани.

– Ты спрашиваешь о моем хозяине, он сейчас многих интересует, мне скрывать нечего. Имя его Лаврентий. – Игнатов хлебнул мукузани. – Целый день подписывал тысячи бумаг… Но в час дня он садился в машину, и мы ехали на Главную улицу. Какая-то шантрапа звала ее Брод веем. В это время школьницы возвращались с уроков. Лаврентий смотрел из-за занавеси на весело щебечущие стайки школьниц. “Игнатов, вот ту, с рыжими волосами”. Я останавливал машину, выходил, отводил в сторону рыжеволосую. Называл имя того, кто хочет познакомиться с ней. И не было случая, чтобы девочки не следовали за мной.

Ехали молча, он никогда не заговаривал с ними в машине. Девочки всегда сидели впереди, рядом со мной. Я чуть скошу глаза, смотрю и каждый раз убеждаюсь: у него отличный вкус. Он брал только свежих, от них пахло, ну, как бы это сказать, чем-то чистым… апельсиновым…

В городе знали о нашей машине. Знали, что с двух до трех часов мы подбирали красивых школьниц. Почему они не прятались? А куда спрячешься? Может, девочкам самим было любопытно, они и стояли на краю тротуара, как бы случайно.

Привозили и отдавали их старой гречанке Афине. Она их мыла. Однажды я осмелился, зашел в комнату к Афине. Девочка сидела голая на кровати, тихая, послушная. Старушка что-то шептала ей. У меня голова закружилась от девочкиного вида и от запахов…

Он отпускал их быстро. Я отвозил на место, откуда мы брали их. Несколько раз попадались девочки разговорчивые. Я спрашивал: “Как он там?” Они рассказывали одно и то же: заходит в комнату и минут через пять – десять выходит. Старушка их поднимает с кровати, приводит в порядок, потом девочку спускают к машине.

Однажды мне так понравилась одна, я подумал: завезу ее куда-нибудь и сам тоже попробую… Если бы я сделал то, что мне хотелось сделать, если бы я не отвез ее на место, где взял, а отвез куда-нибудь на другое место, утром на столе Лаврентия лежала бы бумага о моем поступке. Я уверен…

Игнатов вновь хлебнул мукузани.

– Лаврентий любил красоту. Посмотри мне в глаза, Корнелий, и скажи честно: если жизнь тебе дает право указывать пальцем на любую понравившуюся девочку и тут же эта девочка окажется в твоей постели, ты не воспользуешься таким правом? Молчишь, Корнелий?! А не надо молчать. Надо сказать: да, это мечта всех мужчин во все времена. Но редко кто мог себе это позволить. А Лаврентий имел это право и пользовался им…

В открытое окно влетели две вороны, сели на подоконник, перелетели к столу и пошли по нему, словно домашние птицы.

– Кыш! – сказал Игнатов и наполнил себе стакан. – Памятники его утопили! Собрали их со всей страны – и в реку. Я узнал, где это место. Поехал… Нырял. Их там много стоит под водой: он маршал, он в пенсне, в плаще, мраморный, бронзовый, каменный. Я плавал между ними и не хотел выплывать, остался бы с ними, если бы не кислород.