Высокий глерд - Гай Юлий Орловский

— Садись вон туда, — велел он, — держись за стол. Нет, одной рукой держись, а одной возьми вот это…

Я с подозрением посмотрел на темную, почти черную жидкость в склянке, похожую на сгущенную нефть.

— Сладкая?

— Даже не представляешь, — ответил он.

Я зажмурился и, стараясь не дышать, выпил эту гадость до дна, перевернул над открытой пастью, еще и последние капли поймал, пусть действует в полную силу.

Рундельштотт ухмыльнулся и торопливо отошел к стеллажу с манускриптами, где сразу же углубился в чтение.

Ушел, как я понимаю, потому, чтобы я не убил на месте: зелье оказалось настолько отвратительное, горькое, липкое, мерзкое, жжение началось сперва в глотке, потом захватило весь пищевод, а затем заполыхал желудок и все сорок метров тонких и толстых кишок, хотя теперь показалось, что у меня их вдесятеро больше.

Когда сумел выдохнуть, долго сипел и тряс одурелой головой, кое–как сумел протиснуть через схваченное судорогой горло:

— Это… слад… кое?

Он ответил, не отрываясь от чтения:

— В сравнении, все в сравнении… Хочешь, дам попробовать по–настоящему горького?

Я прохрипел:

— И… когда?

Он проворчал:

— Не торопись, всего через час пустит корешки, прорастет… Когда выйдешь за дверь, уже ощутишь, кто готов тебя убить, а для кого ты ничего не значишь.

— Я готов, — сказал я, — чтоб ничего не значил для всего мира! Это называется толерантностью.

— Слово какое–то поганое, — ответил он. — Потерпи, уже скоро. Начинай прислушиваться к себе.

Я пробормотал:

— Пока ничего не чую… Ничего… вам не хочется меня убить?

— Не сейчас, — ответил он. — Не мешай.

Я ждал, а он читал эти старые книги, кряхтел, делал какие–то выписки, а я все старался ощутить то, что должен, но пока что все на нуле, а это значит, что вблизи нет таких, кто желает мне смерти.

Правда, мы на верхушке самой высокой башни, до земли далеко, но кто знает, что почувствую там. Но уже, как ощущаю с учащенным сердцебиением, обострилось не только чувство опасности, но и все остальные. Гораздо лучше вижу все трещинки на противоположной стене, узорную паутину в верхних углах, громче стало сопение Рундельштотта, слышу даже хрипы в его груди…

ВСКОЧИЛ, подошел к единственному окну и начал высматривать прогуливающихся внизу во дворе женщин.

Рундельштотт поднял голову, посмотрел на меня искоса.

— Ну как, — поинтересовался он почему–то с иронией, — что–то чувствуешь?

— Начинает, — признался я.

Он хмыкнул.

— Сквозь одежду смотреть не сможешь, и не надейся.

— Да я не, — заикнулся я.

Он вскинул брови.

— Правда?.. Тогда ты просто чудо. Сквозь одежду нет, но если внимательно всматриваться в кого–то на расстоянии и вслушиваться, то можешь узнать что–то важное. Но это не все… хотя, может быть, и все. Трехлуние не делает человека магом…

Он начал рассказывать нехотя, но постепенно увлекся, да и я подхрюкивал наводящими вопросами, да еще и наполнил ему вином чашу и постепенно не столько узнал, как понял, что трехлуние увеличивает возможности выживания, однако воспользуешься ими или нет, зависит от попавшего под свет трех лун.

Избалованный принц, любящий венценосных родителей, хоть каждый день будет облучаться подобным образом, но у него ничего не изменится, и так все есть, а вот я, каждый час ожидая удара в спину или булыжника с крыши, постоянно прислушивался и причувствовался, так что еще тогда почти сразу же с момента возвращения из Зачарованного леса начал достаточно отчетливо понимать, кто как ко мне относится.

Я хлопнул себя ладонью по лбу.

— Вспомнил! Какой–то хмырь в полуженской одежде поднес принцессе цветок прямо из ладони! Вот так пошептал, а цветок у него из ладони вырос и распустил лепестки!

Рундельштотт посмотрел с иронией.

— Какая же это магия?..

— А что?

— Это не магия, — сказал он, — а ерунда. Нетрудно, если есть хоть малейшие способности, и кто, разумеется, прилагал усилия в обучении, а не только пил да по чужим женам.

Я сказал быстро:

— Вот я как раз такой! Нет, не по женам, способности у меня так и прут, даже хорошие есть, а усилия приложу, куда денусь, я же приперт к стене так, что боюсь хрюкнуть!

Он ответил с сочувствием:

— Только это… гм… длится от силы минуту–две. Обычно и того меньше.

Я спросил озадаченно:

— Мастер?

Он пояснил:

— Через минуту этот цветок, созданный таким вот образом, исчезает. Растворяется в воздухе без следа!..

Я охнул.

— Вот так сразу?.. Обидно. Хотя бы час простоял в вазе…

Он невесело усмехнулся.

— Это же не магия, а так, баловство. Подобие цветка, не сам цветок. А вот маги создают настоящие веши, и те существует долго, до последнего часа их жизни. Я в детстве видел, как исчезал замок, затем окружающий его сад и даже пруд… Мне сказали, умер великий маг Страйдер, что покинул эти края, еще когда мой дед был мальчишкой. И все эти столетия замок стоял, как новенький!

— Здорово, — прошептал я с уважением. — И без ремонта, а то он меня уже затрахал дома… Так что, у меня шансов нет?

Он пожал плечами.

— Как тебе сказать. Строить замки никогда не сможешь, это точно. Хоть проживи сто лет. Там нужно слишком уж особое сочетание и совпадение, к тому же только обучаться сотни лет… но сотворить цветочек и поднести вот так женщине… это да, это получится. Если хорошо сосредоточишься и поупражняешься.

— Долго?

— С годик, — ответил он безмятежно, — два… Чего так смотришь? Это не так много. Тебе сколько?.. А–а–а, ну в твоем возрасте и месяц много, а проживи с мое… В общем, пробуй.

— Как?

— Я покажу. Прежде всего обучись чувствовать, откуда грозит опасность. Это нужно еще и потому, что это… основное. Важное для чародея.

— Базовое, — подсказал я. — То, нам чем держится остальное, так?

Он кивнул.

— Правильно, хорошее слово подобрал. Это база, а на ней начинает надстраиваться остальное. Вообще можно не просто развить в себе способность ощущать, кто замыслил тебя убить или просто ударить, есть легенды о великих мастерах, кто чуял такое за сотни миль! Но это потом–потом… То, что ты выжил, используй. Магия вливается во все живое щедрым потоком, но тут же уходит в землю, а маги могут задерживать в себе, накапливать! Только сумей пробудить эту силу и заставить подчиняться… А пока иди погуляй, попробуй ощутить, как начинает действовать твоя способность чувствовать опасность…

— А уже начинает?

— Да. Иди–иди!

Глава 5

Похоже, вытолкал во двор еще и потому, что я надоел или мешаю читать, думаю, в тех книгах не тайные заклятия, а порнуха на неизвестном мне наречии, очень уж увлеченно читает и ерзает в восторге. Классику так тоже не читают…

Во дворе ко мне боязливо начали приближаться Кар- нар и другие слуги, не успели начать кланяться, как издали раздался веселый вопль, к нам заспешил Фицрой, в расшитом золотыми нитями кафтане, роскошной широкополой шляпе с пером, в прошитых золотыми бляшками штанах и в дорогих сапогах из мягкой кожи.

— Наконец–то ты один, — сказал он жарко. — А то все с гвардейцами за спиной!..

Он обнял меня, обдав запахом дорогого вина, жареного мяса и горьких трав, среди которых я уловил и аромат женских масел.

— Не любишь гвардию? — спросил я.

Карнар сказал торопливо:

— Давайте зайдем в людскую. Там сейчас никого.

Фицрой поморщился, но кивнул:

— Да, это благоразумно.

В людской они расселись на лавках, на меня уставились блестящими от любопытства глазами. Карнар сказал с боязливым уважением:

— Говорят… ты убил самого Дейнджерфилда?

— Пусть говорят, — согласился я.

— Но ты, — сказал он, понизив голос, — убил или нет?

— Ее величество, — ответил я уклончиво, — королева Орландии взяла и милосердно убила. А своими руками или моими — неважно, верно?.. Ответственность все рав

но на ней. Говорят же, такой–то король построил город, а такой–то прорыл канал, хотя никто еще не видел короля с молотком или лопатой.

Фицрой довольно заржал, а Карнар покряхтел, зыкнул на меня исподлобья.

— Ну, вообще–то ответил, — проговорил он. — Одного не понимаю, как ты решился? Я только взгляну на такого важного глерда, сразу колени дрожат и руки опускаются.

А Фицрой поинтересовался деловито:

— Значит, чему–то успел научиться у Рундельштотта? Как понимаю, сразу главному — убивать?

— Я же сообразительный, — сообщил я. — Все налету схватываю, ты сам видел! Мастер Рундельштотт слишком гуманен, интеллигентен и мягок, хотя внутри еще тот лютый зверь, как вообще–то и все творческие люди! Не может человека даже вдарить, а мне и убить — плевое дело! Потому он обучил меня тому, что брезгает, как ученый, делать сам, хотя и хочется. Что и верно: командующие только командуют, верно? А делаем все мы… Как там в городе?