Живун - Иван Истомин

«Петрунь-Ярка не спит. Выручит!» — обрадовался Гажа-Эль и постучал в дверь.

Ему долго не открывали, и никто не подавал голоса, хотя в избе слышалась какая-то возня. Наконец раздался испуганный женский голос из сенцев:

— Кто стучит?

— Я, Элексей…

— Господи, откуль взялся?

— Приехал. Прикурить не у кого — дрыхнут все. Ярка Дома? Да впусти ты…

— Нету-ка Ярки. С весны внизу. Вернется последним караваном.

— Экся! Дай огня. Умираю без курева…

— Ой, беда-беда! Последнюю спичку извела на жирник.

— Ну, впусти! Прикурю от жирничка и умотаюсь.

— Поди, хмельной, как всегда. Боюсь я пьяных.

— Эх! Кабы выпить-то. Ищу всю ночь — кукиш везде кажут. Муторно аж, якуня-макуня! Дай хоть искорку, согрею душу табачком.

— Ты же в грязи, чай, весь. И не вовремя Элексей, совсем не вовремя.

— Како там! Светает. И ходули оботру. Не съем тебя, крошку.

Экся была невысокая, щупленькая, как девочка-подросток, и любила, когда Гажа-Эль называл ее ласково «крошкой».

— Что же делать? — забеспокоилась она. — Вынести, что ль, жирник? Поди, погаснет на ветру-то. Вовсе без огня останемся. Заглянь уж сам. — И щелкнула щеколдой, отворила дверь.

Эль старательно вытер в сенцах бродни, низко наклонившись, вошел в избу вслед за хозяйкой.

— Какой ты большой, Господи! Потолок-то хоть не вышиби башкой, — попятилась Экся.

Эль осторожно прошел к кривоногому столику. На нем в плошке с рыбьим жиром, густо чадя, трепетал огонек, Эль склонился над ним, прикурил, затянулся глубоко и радостно выдохнул вместе с дымом:

— Ффу-у! Наконец-то!

— Отчаливай давай! — приказала хозяйка. — Заденешь что-нибудь, громадина. Дочку разбудишь.

— Сейчас уйду. — Он выпрямился, касаясь головой потолка. Повернулся, хотел было шагнуть, но, не заметив скамеечки, споткнулся и привалился к печке, задев плечом бочонок, который стоял на лежанке за ситцевым занавесом. — Якуня-макуня! Чуть квашню не опрокинул. Прости, Экся, — повинился Эль.

От шума проснулась девочка, заплакала. Хозяйка всполошилась!

— Ну вот! Так я и чаяла. Уходи скорей!

Занавеска обвисла. Рослый Гажа-Эль поверх нее увидел круглую затычку в крышке бочонка.

— Погоди! Кажись, не квашня это. — Он бесцеремонно отдернул занавеску. — Точно! Бражка миленькая! Бродит-поспевает. Ну, Бог сподобил! Подвезло! — расплылся он в счастливой улыбке.

Хозяйка растерялась, засуетилась, заохала:

— Ой, беда! Уходи! Не твое дело.

— Нет, крошка, не уйду, не попробовамши. Что искал, то и нашел. То-то, думаю, больно осторожничаешь, не впускаешь…

— Вот наказанье-то! — плаксиво протянула побледневшая Экся. — Не моя она, бражка-то. Чужой сур…

— Чужой, а на твоей печке? Плохо хитришь, Эксинька. — Эль надеялся ласковым обхождением сломить упрямство хозяйки.

— Ей-Богу, чужой! — Экся перекрестилась. — На кой ляд мне этот сур. Пьяница аль торговка я? Ярки тоже дома нету. Навязался вот на мою голову, подсунул бочонок. К тебе, дескать, не заглянут комсомольцы, не додумаются. Дура я, согласилась. Теперь пропаду, ежели пронюхают. Накажут меня. Комсомолы так и рыщут по избам…

— Чей он, сур? — деловито осведомился Эль.

— Не скажу. Нет-нет! Ни за что! — Экся покачала головой и затопталась возле печи, словно старалась собою заслонить ее.

Из комнаты в кухню в коротенькой рубашонке вышла дочурка Экси, такая же, как и мать, чернявая.

— Не сказем, дядя Гал не велел, — пролепетала она.

— Кыш! — встрепенулась Экся и шлепнула дочку.

Девочка завизжала. А Эль руки потирал.

— Гал? Это который же? Не сосед ли твой, Биасин?

— Нет, нет! Брешет она, глупышка! Не слушай ее, — разволновалась женщина. — Уходи, Элька, ради Бога! Не расстраивай меня…

— Э-э, нет! Не уйду, не попробовамши, — упирался Эль. Он потянулся к бочонку. — Поспел, видать. Скоро пробка вылетит, отходит заклейка-то…

— Не трожь! Чужой, говорю! — со слезами крикнула Экся. Но потом махнула рукой беспомощно: — Ладно уж. Спусти на пол проклятый бочонок. Разорвет еще. Сама пробовала снять, да сил не хватило…

Гажа-Эль ухмыльнулся:

— Господь меня к тебе в помощь прислал! — И легко снял бочонок с лежанки, поставил на пол. — Вот и все. Можем пировать. Готов сур, шумит, как тайга в бурю.

Заклейка из теста вокруг затычки высохла, потрескалась, немного отошла от крышки. Экся засуетилась, торопливо поправила ее, заодно попробовала, крепко ли сидит пробка.

— Неделю почти стоял. Сегодня должен забрать. Не мой, говорю. Ну как дам я тебе распочать чужое? — говорила она, волнуясь.

— Чужое, чужое, — недовольно заворчал Эль. — Подумаешь, тяпну пару ковшиков. Тебе, поди, за услугу положено с этого самого Галки. Уступи мне свою бражку. Заплачу хорошо — икрой ли, варкой ли.

Движением головы Экся отклонила предложение.

— Ну, давай дам тебе глухарей. Мясо, якуня-макуня! — рявкнул в сердцах Эль.

— Глухарей?! — заколебалась Экся. — Какой ты липучий! Но спрошу сперва хозяина. И глухарей не вижу, — недоверчиво оглядела она Эля.

— Мигом притащу! А ты быстренько вытребуй себе пай. Может, и Гал продаст мне сколь-нито, а?

— Спрошу. Вот наказанье-то!..

— Ну, я за глухарями.

— Погоди, — остановила его Экся. — Бочонок убрать надо бы. Подсоби-ка. Только подполья-то у меня нет.

Эль оглядел избу: кроме кадки для воды, ничего подходящего. Заглянул в кадку — почти пустая.

— Вот сюда! — И одним махом упрятал бочонок.

Хозяйкина дочь перестала хныкать. С любопытством наблюдала она, как снимали бочонок с печи, как прятали его в кадке.

— А зачем его туда? — пристала она к матери.

— Он комсомолов боится. — Мать приложила палец к губам. — Молчи, Мотька! А то они и тебя утащат с бочонком.

Эль потрепал черноволосую Мотьку, весело подмигнул матери:

— Я мигом, ты будь готова.

Экся поморщилась.

Гажа-Эль вышел из избы довольный. Все ж таки выискал, не зря целую ночь грязь месил. Будет чем душеньку отвести. Про два ковшика, это так, Эксе-дурехе для отвода глаз болтнул. Кукиш Биасин-Галке останется. Другого суру наварит, в мир-лавке небось кое-что припрятано…

Уже рассвело. Взошло солнце. Село просыпалось. Слышались голоса людей. Тявкали собаки. Мычали коровы.

Перемахнув через заборчик, Эль лицом к лицу столкнулся с Вечкой и его дружком, белобрысым крепышом Халей-Ванькой. За большой рот да за громкий голос Ваньку прозвали халеем — чайкой.

— Гляди, Гажа-Эль! — удивился Вечка. — Навеселе, что ли? Во все лицо сияет… Откуль ты?

— Известно, из Вотся-Горта. Приехали навестить Мужи, помесить грязь да лужи, — засмеялся Эль. — Привет комсомолам!

— Привет, привет!

— Куда это вы спозаранку? — поинтересовался Эль.

— Пригнать лодку с Югана, — ответил Вечка. — А ты чего здесь околачиваешься? У Экси был? В такую рань… Ночевал, что ли, по ошибке?

— Да не-ет, — отмахнулся Эль и рассказал про свои ночные злоключения, умолчал, разумеется, о неожиданной находке в Эксиной избе.

— Долго, однако, прикуривал, — недоверчиво подмигнул Халей-Ванька. — Признавайся-ка, дядя, выпил ты?

Что-то недоброе было в любопытстве комсомольцев. Гажа-Эль поспешил поправдивей изобразить на лице угрюмость.

— Какое там выпил! Духу хмельного не сыскать. Хорошо вы поработали. Ну, я пошел.

Этот смешок и похвала, которую меньше всего ребята могли ждать от известного выпивохи, насторожили комсомольцев. Подумали, уж не раздобыл ли Гажа-Эль у Экси адресок какой. Халей-Ванька вызвался проследить, куда пойдет Гажа-Эль, а Вечка отправился к Эксе, может, что выудит у нее.

Хозяйку Вечка застал за растопкой печи. Увидев его, Экся обомлела.

— Ярка не вернулся еще? — спросил Вечка.

— Нет, нет… — Экся немного пришла в себя. Но маленькая Мотька в испуге спрыгнула с лавки, ухватилась за мамкин подол и, тараща глазенки на Вечку, хныкала:

— Я боюсь! Я бою-ю-юсь…

Вечка присел на корточки, поманил девочку пальцем:

— Не бойся! Подь ко мне. Как тебя звать?

Прячась в складках материнского сарафана, Мотька продолжала хныкать:

— Я бо-ю-юсь комсомольцев. Они бочонки и девчо-онок таскают…

Экся сердито пнула дочку.

— Цыц! Вот окаянная! Болтает всякое…

— Пускай, — снисходительно засмеялся Вечка. — Подрастет — сама станет комсомолкой. Станешь, да, Моть?

— Не-е-е, — девочка пуще прежнего заревела. — Мамка-а-а! Меня вместе с бочонком утащат!

Было женщине отчего потерять голову.

— Замолчи же, гадина! — не помня себя вскричала она и давай отвешивать дочке шлепок за шлепком.

Не спрашивая позволения, Вечка приподнял крышку кадки, догадавшись, что не все чисто у Экси.