Большевик, подпольщик, боевик. Воспоминания И. П. Павлова - Е. Бурденков

Между тем, мне поручались все более сложные и ответственные задания. Ездил в Красноярск инспектировать тамошний ВОХР[128], а заодно переманить в штаб Шорина группу ценных работников. Несмотря на сопротивление местных властей, то и другое сделать мне удалось. В 1921 году поехал главным квартирьером в Ново-Николаевск готовить переезд туда штаба помглавкома. Это оказалось непросто – после колчаковцев город оказался сплошь заражен сыпным тифом. В свое время мне рассказывали, что после ухода Колчака весь путь от Челябинска до Омска был забит вагонами, полными трупов умерших от тифа. Примерно то же я увидел и здесь. Квартал за кварталом тянулись тифозные дома, помеченные белыми крестами. Свободных незараженных помещений практически не было, и пришлось проводить срочную массовую дезинфекцию и ремонт. Управились в три недели, и новый помглавком, бывший генерал Петин[129], остался нами доволен.

Вскоре я получил назначение в Москву заместителем начальника только что образованного Управления снабжения трудовых частей Республики. Начальником Управления был тот же Варят. Омичи уговаривали остаться, но меня тянуло в столицу – хотелось учиться. В Сибири я прошел партийную чистку и, променяв напоследок на омском базаре полушубок на несколько пудов крупчатки и бидон топленого масла, в октябре 1921 года мы уехали. Жену я завез к родителям в Сарапул, а сам поехал дальше – в Москву. Поселили меня, по тогдашним меркам, роскошно – в двух комнатах на Большой Ордынке, но новое место работы мне совсем не понравилось. А тут как раз посыпались новые предложения – одно заманчивее другого. Варят сразу отправил меня в командировку в Казань, а оттуда, благо недалеко, я на пару дней наведался в Сарапул. Секретарь тамошнего укома стал уговаривать перейти на советскую работу, обещал отправить на учебу. Вернувшись в Москву, я узнал, что меня разыскивает Главный штаб для назначения начальником снабжения Западного фронта. Панах начал «сватать» меня в заместители начальника Административного управления Главного штаба, а мой давний знакомый по штабу Кавказского фронта Дейч[130], ставший одним из начальников Военно-хозяйственной академии, зазывал учиться в свою академию в Петроград и даже выслал путевку.

А тут еще недоразумения по партийной линии и прочие, уже семейные, неприятности. Как я уже сказал, чистку я прошел еще в Ново-Николаевске, но новый партбилет до отъезда в Москву получить не успел. Поскольку чистка заканчивалась, в московском райкоме от меня срочно потребовали представить новые рекомендации, и я без труда нашел троих знакомых коммунистов, членов партии с января 1917 года. Но с этого же времени стал отсчитываться и мой партстаж. Только в 1931 году, когда я представил в ЦК соответствующие рекомендации и были наведены справки в жандармских архивах, мое членство в партии с 1906 года удалось восстановить.

Между тем, Варят снова отправил меня в командировку в Сарапул, где я узнал об обыске у жены и ее родителей. Причина была нелепа – ГПУ захотело вернуть мануфактуру, которой Лесоотдел незадолго перед тем премировал своих работников, включая моего тестя. Но во время обыска конфисковали мою охотничью двустволку и браунинг жены, мой «свадебный» подарок. Пришлось мне идти в ГПУ выручать свое оружие. Ружье вернули, а браунинг «не нашли», он якобы куда-то исчез. Тогда это было возможно. В Сарапуле я принял решение перейти на работу в местный Совет. Таким образом, с 1 января 1922 года я перешел на гражданскую работу и вплоть до 1941 года, то есть почти на 20 лет, порвал с военной службой. О том, на что я променял крупную работу в Красной армии, расскажу в следующей части, если когда-нибудь ее напишу.

Часть вторая

И вся-то наша жизнь есть борьба!

По правде говоря, вначале я не собирался продолжать свой автобиографический очерк. Но директор свердловского Института истории КПСС просил меня вспомнить восстановительный период, районирование и коллективизацию сельского хозяйства, – описать работу на хозяйственном фронте солдата партии, бывшего подпольщика.

Когда садишься за мемуары, невольно вспоминаешь молодые годы. Как бы тяжелы они ни были, они вспоминаются с ностальгической грустью. Помню, как в 1907 году старичок из уголовных, который обслуживал нас, политических заключенных, по вечерам в тюремном коридоре пел: «Липа вековая над рекой стоит», да так, что его тенорок за душу хватал. Когда думаешь о далеком прошлом, то плохое, тяжелое редко приходит в голову, а вспоминаешь хорошее, вроде этой песни.

В то же время, как поется в другой песне, «и вся-то наша жизнь есть борьба!» – жизнь большевиков-ленинцев. Начиная с 1903 года, со своего II-го съезда, наша партия все время напряженно отстаивала свои идеалы, боролась за чистоту своих рядов. А враги у нее были многочисленные и сильные. В 1905 году партия уже вела борьбу и с самодержавием, и с либералами, да и с меньшевиками. А времена царской реакции, времена подполья, когда на свет вылезли уклонисты в виде «ликвидаторов», «отзовистов», «ультиматистов», богоискателей[131]! Мало того, приходилось вести борьбу с эсерами, анархистами, бундовцами и т. д., которые везде кричали, что и они против монархии, и работать среди разноплеменного населения. Например, на Урале башкиры, татары, марийцы, чуваши, представители других национальностей враждовали между собой, враждовали и с русскими. Всегда нашей партии было тяжело, нелегко ей сейчас и не будет до тех пор, пока нашу страну и страны народной демократии окружают враждебные нам капиталистические государства.

На советской работе

Итак, в начале 1922 года я покинул военную службу и перешел в распоряжение сарапульского уездного комитета партии. Секретарем укома был рабочий Матвеичев – тихий, скромный, умный человек. Но остальная уездная верхушка была совсем иного склада. Председатель уисполкома, бывший бухгалтер Яковлев, как и его начальник Отдела управления Хромов, были политически неграмотными пьяницами. В уисполкоме всем заправлял секретарь, бывший волостной писарь Пересторонин – малорослый человечек в огромной папахе и в таких же подшитых валенках. Целыми днями он только и делал, что плевал на гербовую печать, прикладывая ее к пропускам мешочников и спекулянтов. Во главе уездного здравоохранения стоял бывший сапожник Пономарев, народным образованием руководил бывший портной Трофимюк. Когда оба были смещены, Пономарев пошел по кооперативной части, а Трофимюк превратился в специалиста по гужевому транспорту – стал заведовать городским обозом из 25 полудохлых одров.