Петербуржский ковчег - Сергей Зайцев

Поручик, не дойдя до номера второго, распахнул дверь номера третьего. Сделал Милодоре приглашающий жест и вошел в номер только за ней.

Здесь был накрыт широкий стол.

Стояли бутылки мадеры с высокими горлышками, залитыми сургучом, высились в хрустальных вазах фрукты, на серебряных блюдах красовались румяные пироги, запеченный поросенок, рыба под хреном, жареные цыплята; в глубокой чаше — рис с черносливом; тут — салаты; там — нарезанные колбасы; в дубовом ведерке, как водится, — квас, а в хрустальных кувшинах — меды и сбитни...

На все это благоухающее неожиданное великолепие Милодора смотрела с изумлением, не веря зрению.

На стенах номера были развешаны картины — | сплошь гастрономические сюжеты. За чисто вымытым окном виднелся уютный ухоженный скверик — несколько молоденьких деревьев и кусты. Стояли вокруг стола мягкие стулья, обтянутые розовым шелком, а возле изразцовой печи висело большое зеркало в раме красного дерева.

Мучаясь сомнением, наяву ли все это видит, Милодора оглянулась на Карнизова. Тот придал лицу выражение удивления и даже некоторой растерянности.

Милодора устремилась было к зеркалу, но поручик перехватил ее за локоть (пожалуй, хорошо, что Милодора не успела дойти до зеркала и увидеть свое отражение; то, что она увидела бы, — какая она стала, — не прибавило бы ей настроения и бодрости).

Карнизов сказал:

— Я, кажется, ошибся, сударыня. Мы с вами вошли не в тот номер... У нашего начальника именины, видите ли...

И он вывел Милодору в коридор. А у нее кружилась голова, и была Милодора бледна, вокруг глаз залегли тени — в полутемном коридоре это было особенно заметно. Невдалеке прохаживался по коридору солдат с обнаженной саблей. Это был тот — седоусый, мрачный...

У Милодоры вдруг зашумело в ушах, и слабость едва не подкосила ноги. Милодора оперлась рукой о стену.

— Вам дурно, сударыня? — поручик открывал в это время дверь номера второго. — Ничего! Это бывает иногда с нашими... э-э... постояльцами... Сейчас, сейчас...

Поручик был так любезен, что поддержал Милодору.

В номере усадил ее на стул, а сам занял свое обычное место. И мгновенно преобразился: любезность бесследно исчезла с лица...

Теперь на Милодору смотрела хищная птица.

— Вы, надеюсь, понимаете, сударыня, что я не ошибся только что номером. Я просто показал, насколько мог бы быть гостеприимен с вами, пойди вы мне навстречу... Я мог бы разрешить вам регулярные прогулки, хотя бы в этом сквере, — он оглянулся на окно, — или мы с вами погуляли бы в Летнем саду — там такие фонтаны сейчас, такие чудные дорожки, посыпанные песком!., мог бы приглашать к вам время от времени священника для возвышенных бесед, мог бы даже свозить вас в оперу, так вами любимую...

— Понимаю... — едва пошевелила Милодора бледными губами.

— Вы ни дьявола не понимаете, — сузил глаза Карнизов. — Вы ни в грош не ставите свою жизнь. А между тем еще месяц-два — и вас вывезут отсюда на кладбище.

Милодора закрыла глаза, будто пыталась справиться со слезами:

— Моя жизнь с самого начала как-то не удалась...

— Самое время переломить неудавшееся, — со значительным видом заметил поручик.

— Ах, если б это было в моих силах, а не в силах Божьих!

— Это в ваших силах, сударыня. Вам следует только сделать чистосердечное признание. Черное назвать черным... И мы возвращаемся в номер третий, где вам представится возможность попировать наконец, отведать изысканных блюд, насладиться горьковатым виноградно-медовым привкусом мадеры? Что за чудо это вино!... С каждой каплей его к вам приходят силы... А жизнь коротка, знаете ли, и так мало в ней приятного... Зачем же еще сокращать ее, зачем отказывать себе в простых удовольствиях? Ради чего?...

Вопрос этот надолго завис в воздухе, поскольку Милодора предпочла не отвечать.

Карнизов опять достал из стола свои листочки.

— Вам даже и не много придется говорить. Все уже сказано, ибо все состоявшие в вашем тайном обществе взяты под стражу. Все сознались, и многие раскаявшиеся даже отпущены на свободу... — поручик взглянул на Милодору ободряюще. — Ну же!... Решайтесь, наконец... Для полноты картины не хватает только ваших признаний. Поверьте, дражайшая, признание — скорее в ваших интересах, чем в моих как человека, несущего службу в данном месте...

— Если вам все известно, то я не понимаю, чего же вы хотите от меня... — Милодоре было дурно, она чувствовала озноб. — Вам же уже показали на черное...

Карнизов раздраженно блеснул глазами; он понимал, что разговор их опять пошел по старому кругу. Но выдержка опытного сыскных дел мастера взяла верх.

— Кое-что требует уточнения, прояснения. Всегда разумнее взглянуть на дело с нескольких сторон — к примеру, глазами не одного человека.

Милодора кивнула.

Поручик счел это хорошим знаком и заметно воодушевился.

— Итак... В моих бумагах содержится много сведений о графе Н. В частности одним из ваших... заявлено, что граф был по существу вдохновителем сего тайного общества, а вовсе не вы. Разве не справедливо было бы, чтобы вместо вас в казематах погостил граф?

Милодора внимательно слушала и молчала.

Не дождавшись ответа, Карнизов продолжал:

— Вы были только... как бы это точнее выразиться... приятным обрамлением этого общества; если хотите, приманкой для таких офицериков, как Остероде, для таких господинчиков, как Остронегин... Вы — мягкая подушечка для головы, считающей себя разумной, но очень вредной для России, поверьте. В минуту опасности где эта умная голова? А подушечка где? Втоптана в грязь...

— Что же вы хотите от меня? — упорствовала | Милодора.

— Дело в том, что вы были близки с графом, как никакая другая из женщин после смерти его жены. И он наверняка посвящал вас в некоторые свои мысли, мечты... Не мог не посвящать — должны же вы были говорить о чем-то. Я хочу, чтобы вы, в свою очередь, посвятили в эти мысли меня. Только и всего... Неужели вам не обидно, что вы здесь — дорогая подушечка в грязи, — а он там — красуется в салонах и ведет беседы с другими дамами?... И, возможно, подыскивает вам замену.

Милодора устало прикрыла глаза:

— О чем мы беседовали? Бывало о литературе...

— Так, так... — поручик, оживившись, начал писать.

— Но главное — граф вводил меня в свет... Многих это, кажется, задевало...

— Продолжайте, продолжайте... Он вас с кем-то знакомил? — перо Карнизова безбожно скрипело.

— Да, конечно.

— С кем же?

— Я бесконечно признательна графу за то, что он познакомил меня с государем.

Поручик медленно отложил перо.

Милодора продолжала, прикрыв глаза, мысленно заглядывая в прошлое:

— Его величество мне сразу показался интересным собеседником. И вообще: он производит впечатление наполненного человека...

Глаза Карнизова налились свинцом.

— Ты, гнусная лоретка, любимица старцев... Издеваешься надо мной?

Милодора вздрогнула, открыла глаза:

— Ничуть. Вы спросили, я ответила. Зачем же прибегать к оскорблениям?

— Оскорбления — это ничего; это еще сахар. Ты не была в номере последнем... Вот когда я с пристрастием начну да по-настоящему, тогда ты быстро запоешь... А не запоешь, мы на эту нежную шейку накинем грубую пеньковую веревку да под барабанный бой вышибем из-под белых ножек стул... А может, и веревки не нужно... Руками!... Руками!...

Руки поручика действительно оторвались от стола и потянулись к Милодоре.

Милодора сжала зубы и отвернулась. Но зубы от озноба предательски стучали.

И Карнизов заметил это.

— Страшно? Всякому стало бы страшно... — в его голосе появились сочувствующие нотки. — Вы посмотрите на себя. Вы же красавица!... Зачем так глупо губить свою жизнь?... Вы посмотрите, какая у вас прекрасная рука. Ее же ваять надо... Но на нее, однако, скоро наденут кандалы... А пальчики! Эти нежные пальчики, которые надо бы целовать, которые надо бы унизывать перстнями. Эти пальчики будто созданы для того, чтобы их любить... — здесь тон Карнизова стал угрожающе-вкрадчивым. — А ну как прищемить их дверью!...

Милодора вытерла со щеки слезу. И была безмолвна. Милодора словно спряталась за свое безмолвие — единственное, за что еще могла спрятаться от этого страшного человека.

Карнизов поднялся со стула и стал медленно и задумчиво прохаживаться по номеру. Потом, остановившись за спиной у Милодоры, заговорил:

— Вы на что-то надеетесь, быть может? И эта надежда поддерживает вас?... Уверяю, сударыня, в положении вашем все надежды напрасны... Граф отрекся от вас, едва узнал о том, что вы препровождены в крепость. Помните, как Петр отрекался от Иисуса? — поручик склонился через плечо Милодоры и заглянул ей в лицо; близко-близко; кончик носа его был покрыт мелкими капельками пота, а в глазах мерцали дьявольские насмешливые огоньки. — Но ведь там был Иисус! А тут всего лишь кокотка... Граф же слишком хитрый человек, чтобы в этом положении рисковать своей головой. Он лучше поступится так называемой порядочностью. Что такое порядочность? Пустой звук — пшик!... Граф никогда не будет заложником идеалов. Или я не прав? Почему тогда ваш покровитель до сих пор не вмешался в ход событий? Где он вообще?...