Александр Македонский. Пески Амона - Валерио Манфреди

Потом, обернувшись к Каллисфену, царь сказал с глубокой печалью:

— Думаешь, он повторил бы эти слова, если бы дано ему было снова говорить?

— Кто знает? Никто еще не возвращался из царства Аида. Александр прижался к гробнице руками и лбом, словно прислушивался к какому-то еле слышному голосу, доносящемуся сквозь столетья. А потом повернулся и зашагал на свое место — во главу колонны.

Они спускались по реке, пока не достигли устья, откуда открывался вид на порт Патары, самый значительный в Ликии. В городе были красивые постройки в греческом стиле, и жители одевались по-гречески, но говорили они на древнем эллинском диалекте, так что без помощи толмача их было не понять. Царь расположил войско на постой и объявил отдых на несколько дней, надеясь за это время получить известия от Пармениона, который сейчас должен был находиться на плоскогорье в глубине материка. Однако о нем ничего не было слышно. Зато прибыл корабль из Македонии, последний до наступления зимы.

Капитан избрал трудный, мало исхоженный маршрут, чтобы не столкнуться с флотом Мемнона. Он привез доклад Антипатра о ситуации на родине и о резких конфликтах с царицей-матерью Олимпиадой.

Александра это встревожило и раздосадовало, но он оживился, увидев свиток с печатью царя молоссов и почерком своей сестры Клеопатры. Царь вскрыл его не без некоторого опасения и стал читать:

Клеопатра, царица молоссов, Александру, царю Македонии: здравствуй!

Мой обожаемый брат, прошло уже больше года с тех пор, как я обнимала тебя последний раз, и не проходит и дня, чтобы я не думала о тебе и не скучала по тебе.

Эхо о твоем походе достигло и моего дворца в Бутроте и наполнило меня гордостью, но эта гордость не может возместить мне твоего отсутствия.

Мой муж и твой зять Александр, царь молоссов, собирается в поход в Италию. Он собрал большое, почти двадцатитысячное войско из доблестных воинов, хорошо обученных по македонской методике, как учил наш отец Филипп.

Александр мечтает завоевать великую державу на западе и избавить всех греков от угрозы со стороны варваров, живущих в тех землях, — карфагенян, бруттиев и луканов. Но я останусь в одиночестве.

Наша матушка ведет себя все более странно, она раздражительна и капризна, и я сама всеми силами избегаю встреч с ней. Насколько знаю от других, она день и ночь думает о тебе и приносит жертвы богам, чтобы богиня Тихэ была к тебе благосклонна. Мне остается лишь проклинать войну, которая удаляет от меня тех, кого я люблю больше всех на свете.

Береги себя.

Стало быть, западный поход тоже должен был вот-вот начаться. Другой Александр, почти его зеркальное отражение, связанный с ним крепкими дружественными и кровными узами, собирался в поход в направлении Геркулесовых столбов, чтобы завоевать все земли, простирающиеся до реки Океана. И когда-нибудь они встретятся — возможно, в Греции, или в Египте, или в Италии… И в тот день мир увидит зарождение новой эры.

Александр воспользовался днями отдыха, чтобы Евмен прочитал ему «Дневник»: царский секретарь заносил туда записи обо всех текущих происшествиях, сведения о пройденном расстоянии, о нанесенных и принятых визитах, о высказываниях на заседаниях высшего командования, а также о состоянии финансов.

— Неплохо, — признал царь, прослушав несколько отрывков. — Описания обладают определенным литературным изяществом; но надо бы переработать эти отчеты в правдивую историю о нашем походе.

— Нельзя сказать, что я этим не занимаюсь, — ответил Евмен, — но пока что ограничиваюсь регистрацией фактов, соразмеряясь с имеющимся у меня временем. Для истории есть Каллисфен.

— Верно.

— Да и не он один. Ты знаешь, даже Птолемей пишет отчеты об этой экспедиции. Он не давал тебе читать?

— Пока что нет, но было бы интересно взглянуть.

— И еще продвигается труд Неарха, твоего адмирала.

— Похоже, все пишут про этот поход. Интересно, на кого можно положиться больше всех. И все-таки я по-прежнему завидую Ахиллу, у которого был Гомер, чтобы воспеть его подвиги.

— То было иное время, друг мой. Зато Неарх проводят большую работу по установлению отношений с разными общинами, живущими в этих краях. У него здесь много знакомств, и его очень уважают. Кстати, недавно он изложил мне свою точку зрения на наш поход. Он говорил как моряк.

— И что он сказал?

— Он убежден, что тебе нельзя оставаться без флота и нужно собрать другой. Очень опасно, что на море полностью господствует Мемнон.

— А ты сам что думаешь? Ведь это вопрос денег, если не ошибаюсь.

— Возможно, теперь, с теми деньгами, что добыли в Сардах и Галикарнасе, мы можем позволить себе траты.

— Тогда позаботься об этом. Договорись с Неархом, согласуй вопрос с афинянами. Пусть захваченные нами верфи и порты вновь заработают. Теперь можно и рискнуть.

— Я встречусь с Неархом на его судне, и мы прикинем, что и как. Я понятия не имею, сколько стоит один боевой корабль и сколько нам их понадобится, чтобы затруднить жизнь Мемнону. Мне также надо знать, какие у тебя планы на ближайшую зиму.

Александр выглянул в окно и посмотрел на вершины гор, уже покрытые снежными шапками.

— Мы пойдем дальше, пока не найдем дорогу, ведущую в глубь материка. Нужно как можно скорее встретиться с Парменионом и объединить наши силы. Меня это очень заботит, Евмен. Если один из наших двух контингентов будет уничтожен, у второго не останется никакой надежды.

Секретарь кивнул, собрал свои таблички и ушел. А Александр сел за рабочий стол, взял лист папируса, обмакнул тростинку в чернильницу и начал писать:

Александр Клеопатре, нежнейшей сестре; здравствуй!

Моя любимейшая, не печалься о том, что твой муж отправляется в поход. Есть люди, рожденные для выдающейся судьбы, и он один из таких. Мы с ним заключили договор, и Александр покидает свои края, свой дом и жену, чтобы исполнить его. Я не верю, что ты предпочла бы быть женой пустого, никчемного человека, не имеющего стремлений. Жизнь с таким мужем была бы тебе ненавистна. Ты, как и я, дитя Олимпиады и Филиппа, и я знаю, что ты можешь это понять. После разлуки радость будет еще больше, и я уверен, что скоро твой муж пришлет за тобой корабль, чтобы ты увидела солнце, заходящее в божественные и таинственные воды крайнего Океана, который не может пересечь ни один корабль.

Аристотель говорит, что греки со своими городами собрались у нашего моря, как лягушки на берегу пруда, и он прав. Но мы рождены, чтобы узнать иные земли и иные моря, чтобы нарушить границы, на которые никто еще не смел посягать. И мы не остановимся, пока не увидим последнего предела, положенного богами человеческому роду.