Спальня королевы - Жюльетта Бенцони

— Мы бы послали за ней.

— Но вы этого не сделали. И тем лучше. А теперь…

— А теперь вы будете столь любезны и подождете мадемуазель де Лиль в этой гостиной в обществе господина де Сен-Мара! Его высокопреосвященство ни с кем не хочет делить удовольствие от общения со своей гостьей… Дайте мне гитару! — обратилась госпожа де Комбале к пажу.

С этим пришлось смириться, но по бушевавшему в глазах Марии де Отфор гневу чувствовалось, что гордая красавица не привыкла ждать за дверью. С недовольным видом Мария опустилась в кресло, а Сен-Мар, тоже достаточно обиженный, устроился в другом. На третье кресло он указал пажу, несшему гитару от самого Лувра.

В сопровождении мадам де Комбале Сильви прошла через галерею, населенную изваяниями известных людей, среди которых единственной женщиной оказалась Жанна д'Арк, и вошла в кабинет. Там ее поджидал Ришелье, сидевший в кресле у камина. Одна кошка свернулась клубочком у него на коленях, а другая мирно спала на подушке, на которой стояли ноги ее хозяина. Кардинал выглядел усталым, желтый цвет лица напоминал о болезни, но он встретил Сильви очень любезно.

— Ее величество так добра, что послала вас ко мне на несколько минут. Сегодня вечером я нуждаюсь в хорошей музыке.

— Вы больны, ваше высокопреосвященство? — спросила Сильви, настраивая гитару.

— Да, меня немного лихорадит… И проблемы государства тоже не дают мне покоя. Так что вы мне споете?

— Что угодно вашему высокопреосвященству. Я знаю много старинных песен, но совсем мало новых.

— Вы знаете «Король Рено»? Это военная песня прошлого века. Моя мать ее очень любила…

Сильви улыбнулась, взяла несколько аккордов и запела. Ей совсем не нравилась эта мрачная история про короля, вернувшегося домой умирать. Жена только что родила сына, и он не хочет, чтобы ей сообщили о его состоянии. Мать короля старается заглушить шум, который слышит молодая женщина, но ей не удается скрыть слезы. Жена обо всем догадывается и обращается к свекрови:

Могильщикам быстрей копать велите.

И с королем Рено меня похороните.

Могила пусть будет большой,

Наш сын ляжет вместе со мной…

Кардинал закрыл глаза. Кошка лежала у него на коленях, а длинные пальцы Ришелье перебирали ее гладкую лоснящуюся шерсть.

— Пойте еще! — приказал он, не поднимая век, когда Сильви закончила. — То, что вам хочется!

Сильви повиновалась. Она исполнила песню Маргариты Наваррской, потом «Если бы король…» и, наконец, свою самую любимую — «Здесь ландыши и розы на виду…». Кардинал выглядел таким спокойным, что она подумала, уж не заснул ли он. Но когда девушка уже собралась встать, он неожиданно открыл глаза:

— Прошу вас, спойте еще! У вас такой свежий и чистый голос, словно родник. Он приносит мне невыразимое блаженство. Но, может быть, вы устали?

— Нет, но… Можно мне выпить немного воды? — Выпейте лучше глоточек мальвазии! Она там, на столике, — добавил Ришелье и указал в угол просторной комнаты.

Сильви встала, налила себе вина, чувствуя, что его высокопреосвященство следит за каждым ее жестом. Когда она пригубила несколько капель, Ришелье вдруг спросил:

— Вы кого-нибудь любите?

Вопрос оказался настолько неожиданным, что Сильви чуть было не выпустила из рук тяжелый бокал из резного хрусталя. Она быстро взяла себя в руки, поставила бокал и, повернувшись к кардиналу, ответила, прямо глядя ему в глаза:

— Да, ваше высокопреосвященство.

— Ах так!

Повисла напряженная тишина, только пламя чуть потрескивало в камине. Сильви вернулась, чтобы сесть на прежнее место, но Ришелье попросил ее налить вина и ему:

— Я с удовольствием выпью немного мальвазии… Я не ваш исповедник и не стану спрашивать, кого вы любите. Это мне мешает, но меня не касается.

— В любом случае, монсеньор, я на этот вопрос не отвечу. Но я рада, что вы мне его задали.

— Почему же?

— Потому что… — Сильви мгновение помешкала, потом собралась с духом и ответила:

— Потому что, надеюсь, теперь ваше высокопреосвященство лучше поймет, почему я не могу благосклонно взглянуть на того человека, которого ваше высокопреосвященство взяли на себя труд мне представить.

— Этот бедняга Ла Феррьер вам не нравится?

— Нет, монсеньор, совсем не нравится! И я не могу себе представить, что он уговорил ваше высокопреосвященство просить моей руки у госпожи герцогини Вандомской.

— Ах, так вам об этом известно?

— Да, монсеньор… И я умоляю ваше высокопреосвященство поблагодарить господина де Ла Феррьера за оказанную мне честь и попросить его впредь не упорствовать в своих усилиях, которые ни к чему его не приведут.

— Даже если это устраивает меня?

Голос кардинала стал суровее, но Сильви не дрогнула:

— О монсеньор! Я так мало значу, что моя судьба не может занимать хотя бы на мгновение князя католической церкви и всесильного министра.

Снова воцарилась тишина. Потом Ришелье протянул руку:

— Подойдите сюда, малышка!. Поближе! Садитесь-ка на эту подушку, чтобы я мог видеть ваши глаза.

Сильви послушно не стала отводить глаза в сторону и не пыталась спрятаться от властного взгляда, устремленного на нее. И вдруг кардинал улыбнулся:

— Вы ведь совсем меня не боитесь, верно?

Это было сказано так ласково, что Сильви тоже улыбнулась в ответ.

— Нет, монсеньор. Совсем не боюсь, — ответила она и покачала головой. В такт качнулись длинные шелковистые локоны.

— Ну что же, по крайней мере, вы откровенны! Господь свидетель, как это мне приятно. Ведь я постоянно сталкиваюсь с притворщиками, вижу лица кислые, испуганные или презрительные. Разумеется, это не относится к королю. Есть еще несколько человек, но их так мало. Итак, раз вы меня не боитесь, я предлагаю вам сделку…

— От меня так мало толку, я такая неловкая, монсеньор, и…

— Вам не понадобится никакая ловкость. Мы с вами больше не говорим о бароне де Ла Феррьере, но за это вы будете приходить ко мне и петь для меня!

С губ Сильви немедленно слетел ответ, а прелестные ореховые глаза засияли:

— О! С радостью! Так часто, как это будет угодно вашему высокопреосвященству! Только… если королева разрешит.

— Разумеется! Будьте уверены, я не стану злоупотреблять этим! А теперь спойте мне еще что-нибудь!

Сильви снова взяла гитару, но в это мгновение в комнате появился человек. Казалось, он вышел прямо из гобелена. Молчаливый, словно призрак, монах, чью тонзуру возраст увеличил, а бороду проредил. Ришелье сделал знак Сильви, чтобы она перестала играть.

— Что случилось, отец Жозеф?

Отец Жозеф дю Трамблэ молча нагнулся к уху кардинала и что-то прошептал. Умиротворенное лицо кардинала немедленно посуровело: