Что за девушка - Алисса Шайнмел

уснула), поэтому мне кажется, что кричат на меня. Должно быть, мама с папой узнали, что я улизнула. Посадят под домашний арест? Нет, я уже под ним. Какое новое наказание они придумают? Какой новый уговор предложит папа? Шесть месяцев без попыток побега, чтобы вернуть их доверие?

Но затем я открываю глаза, и становится ясно, что родители говорят не со мной. Они кричат не здесь, не у меня в комнате, а друг на друга в своей спальне за стеной. Я заставляю себя проснуться окончательно, чтобы сосредоточиться на том, что они говорят.

— Надо ее отпустить, Фи.

— Она под домашним арестом, — возражает мама. — Какой смысл в наказании, если мы не собираемся ему следовать?

— Домашний арест не отменяется, — настаивает папа. — Но это школьный проект. Домашний арест не отменяет школу.

Мама что-то говорит, но я не слышу что. Папа отвечает:

— Этого мы для нее и хотели, Фи. С нашей стороны будет лицемерием не пускать ее.

Я знаю, что меня сегодня отпустят. Как раз из-за того, что сказал папа: они вырастили меня борцом за то, во что я верю, и это школьный проект, который я помогла организовать.

Я могла бы зайти к ним и сказать, что уже не контролирую акцию, что она теперь вовсе не касается интересов Майи. Я даже могла бы признаться, что вчера сбежала и им стоит ужесточить наказание, а не смягчать его.

Если они все это услышат, наверняка не выпустят из дома. И мне не придется смотреть, как Майк выступает на демонстрации, которая должна была быть направлена против него, и не придется видеть, как Тесс гордится тем, что акция протеста приобрела такой масштаб, и не придется объяснять ей, что я хотела не этого.

И мне не придется видеть Майю, не придется видеть ее лицо после того, как я назвала ее лгуньей и обвинила в том, что она осталась с Майком. Мне не придется слышать, что она скажет теперь, когда знает, что ее самая близкая подруга не лучше всех остальных.

Я слышу, что папа одерживает верх (у мамы не было шанса), а потом вылезаю из кровати в душ. Высушиваю короткие волосы полотенцем. Мне приходится покопаться, чтобы найти розовую футболку, потому что в основном я ношу серое, и белое, и черное, и синее. Мажу лицо кремом от солнца, потому что папа говорит, что это обязательно нужно делать перед демонстрацией: никогда не знаешь, сколько придется оставаться на улице, требуя справедливости. На той самой фотографии с моей первой демонстрации у меня на лице видны белые следы лосьона, которые папа плохо растер.

— Доброе утро, — говорю я, забегая трусцой в кухню.

Соревнования начинаются в десять. В среду мы договаривались встретиться в девять. Не знаю, изменилось это или нет.

Я беру банан из миски возле раковины. Папа сидит за столом, ест хлопья, читает газету. Мама полотенцем вытирает с плиты воображаемый жир. Мне вдруг приходит в голову, что у нее тоже может быть ОКР. Его более известная разновидность, которая выражается в желании наводить порядок, а не устраивать бардак. Доктор Крейтер как-то упоминала, что мои проблемы могут быть наследственными. Я думала, она просто пытается сказать, что с меня вообще взятки гладки. Или хочет убедить меня принимать лекарства, доказать, что мои проблемы связаны с химическим дисбалансом и вне моего контроля. Все, что я тогда почувствовала, — беспомощность.

— Хочешь, мы пойдем с тобой?

Папа отвечает, прежде чем я успеваю открыть рот:

— Не глупи, Фи. Это проект Джуни. Ей не нужно, чтобы родители всё испортили. Но мысленно мы всегда с тобой, — добавляет он с энтузиазмом. — Мы страшно тобой гордимся! Такое организовать!

Я пожимаю плечами, беру ключи от машины из корзинки возле задней двери. Там будет довольно много родителей. Родители Майка никогда не пропускают забеги. И родители Тесс тоже.

— Ты подвозишь Майю? — спрашивает мама.

Я не успеваю ответить, когда она добавляет:

— Как у нее дела? Миссис Алперт сказала, что она вчера была на вечеринке.

— Я с тех пор с ней не разговаривала. — Все правда. — Так что не знаю, как прошел вечер.

А вот это не совсем правда. Как начался ее вечер, я знаю. Не знаю, как закончился.

— Ну, обязательно передай Майе, что мы ее любим и поддерживаем.

Я киваю. Боюсь, что, если открою рот, расплачусь. И тогда мама не отпустит меня на демонстрацию. А папа узнает, что я не такая сильная, как должна быть.

— Звони, если что-то понадобится, — говорит мама.

На прощанье она целует меня в лоб. Мы с ней уже почти одного роста.

«Мне нужно, чтобы ты пошла со мной».

«Мне нужно, чтобы ты сказала, что слишком беспокоишься, чтобы меня отпустить».

«Мне нужно, чтобы ты сказала, что будешь любить меня, даже если я не изменю мир».

Я чуть не падаю от удивления. Мне никогда раньше не приходило такое в голову. А может, я всегда об этом думала. Может, эти мысли появились у меня давным-давно, мелькали где-то в глубине души.

* * *

Конечно, я опоздала. На часах девять двадцать один, когда я паркуюсь на своем обычном ужасном месте. Вдоль трека расстилается море розовых футболок. У нас в школе всего пара сотен человек, и, кажется, все они собрались здесь. К тому же подключились ребята из Ист-Преп. У всех в руках таблички с надписями: «КОНЕЦ ДОМАШНЕМУ НАСИЛИЮ», «НЕ ПОТЕРПИМ!», «НИКАКОГО НАСИЛИЯ В НАШЕЙ ШКОЛЕ». Некоторые напечатаны на ярко-синем картоне. Некоторые — на белом ватмане, украшены блестками и конфетти. Еще довольно рано, и утренний туман не успел окончательно рассеяться, но никто не надел ни куртки, ни кофты поверх футболок. Солнце поднимается выше, и день обещает быть замечательным.

Я не вижу ни одной таблички с именем Майи. Ни одного призыва исключить Майка. Может, кто-нибудь сделал такие в среду, но в пятницу их пришлось порвать? Половина табличек вполне может касаться событий на парковке, а не того, что происходило между Майком и Майей за закрытыми дверьми.

Я не забирала Майю. Может, она приедет своим ходом или ее повезет кто-нибудь другой, какой-нибудь хороший друг. Я, наверное, последняя, кого ей хочется сейчас видеть.

Ну, может, вторая с конца списка. Потому что посреди толпы Майк. Он даже одет правильно, в футболку Норт-Бэй, у которой от частой стирки логотип из красного стал розовым. Я мотаю головой и засовываю руки в карманы. Это не то, что я имела в виду, когда говорила о сплоченности.

Знаю, что так нельзя,