Трясина - Надежда Евгеньевна Фещенко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Тоха взял листок с молитвой – и они распрощались.
Пока Тоха с Яной шли по улице, навстречу им никто из сельчан не попался: утром все были заняты по хозяйству. Только бабка Анисья выглянула в окно, отодвинув шторку, и долго глядела им вслед. Вот и Янкин дом. Тоха заходить наотрез отказался. Тогда Яна вдруг обняла его и чмокнула в щёку – и вбежала, как лёгкий порыв ветра, в свой грустный, опустевший без неё дом. Ошалевший Тоха стоял у ворот как вкопанный. Он услышал вскрик Янкиной мамы, голос её отца… Улыбнулся – больше не стал подслушивать чужую радость. Его сердце и так подпрыгивало от счастья: он прекрасно представил себе их встречу.
Когда Тоха вернулся домой, он не поверил своим глазам: мама сидела на кровати!
Она заворожённо смотрела, как медленно двигались светящиеся в луче солнца пылинки, а потом с восторгом сказала:
– Антоша, это похоже на космос! Смотри, пылинки в луче – как звёздочки. Космос рядом со мной, у меня дома!
Тоха улыбнулся. Присел рядом. Он вспомнил, как в детстве он тоже любил смотреть на эти пылинки-искринки. И даже специально брал веник и мёл, чтобы их стало побольше в воздухе.
«Ой, маме же чистота нужна!» – подумал Тоха и встал, чтобы протереть пол влажной тряпкой.
– Погоди, Антоша! – остановила его мама. – Я хочу тебя попросить…
– Да, мам?
– Я видела пижму на пустыре. Цветы – жёлтые такие кружочки без лепестков. Сорви мне, пожалуйста, и завари.
Тоха удивился.
– Мама, но она же ядовитая, ты сама меня в детстве учила!
Мама покачала головой:
– Не отравлюсь, не бойся. Ну пожалуйста! Ты сам говорил, что надежда есть. А мне эти цветки почему-то очень хочется! Заваришь кипяточком, и я буду пить по чуть-чуть, по маленькому глоточку, а?
– Хорошо, мам! – И Тоха пошёл за пижмой.
Глава двадцать восьмая, в которой друзья снова рассказывают истории
В доме со вчерашнего дня пахло берёзой. Это Федя Тохе подсказал, что в воскресенье праздник Троицы, и можно украсить дом ветками берёзы. Они вместе и сходили в рощицу, наломали несколько веток, прикрепили их каждый над своей входной дверью в избу, а Тоха ещё и поставил в банку с ромашками – маму порадовать.
Федя вернулся от бабушки вчера, накануне Троицкой субботы. А сегодня празднично одетый народ со всего села шёл семьями на кладбище помянуть усопших родных. Было много приезжих – тех, кто здесь родился, вырос.
Мать увидела людей в окно, вспомнила:
– Ой, Антоша, сегодня же родительская! Я не могу, так ты сходи к отцу на могилку. Возьми конфеты и мёд, который отец Николай принёс, помяни. Отец мёд любил. Очень я перед ним виновата… – тихо добавила она, опустив голову.
В эти дни мама часто сидела, даже вставать начала, и Тоха иногда выводил её посидеть на крылечке. Она любила рассматривать листики, травинки, просила Тоху сорвать какой-нибудь неприметный цветок. Или смотрела, как муравьи копошатся, жуки-пожарники деловито ползают. Тоха заметил, что в эти моменты щёки её розовели, появлялся блеск в глазах, как у девчонки. Тохе было уже неважно, что именно ей помогало – то ли прогулки, то ли настой из цветков пижмы или отмена договора с нечистью – а скорее всего, всё вместе. Он видел, что маме становится с каждым днём лучше – и летал как на крыльях.
А Яну несколько дней не было видно. Иногда Тоха слышал, как сельчане переговаривались друг с другом: «Вернулась?» – «Вернулась!» – «Гляди-ко, нашлась!» – «Вот счастье-то родителям!» Иной раз какая-нибудь бабка утирала укромно слезу и сетовала беззлобно на молодёжь, которая «вечно во что-нибудь вляпается» и «совсем не думает о родителях». На третий день Яна со своей мамой проходили мимо Тохиной калитки, и Яна помахала ему рукой.
Тоха улыбнулся воспоминанию. Он прошёл на кухню, завернул в кулёк горсть карамели, положил мёд в маленькую баночку и отправился на кладбище. Некоторые уже возвращались. Кто-то молчал, кто-то оживлённо переговаривался. Тоха сорвал пару цветов у дороги. Впереди он увидел отца Николая с семейством, догнал их.
– Привет! – улыбнулся отец Николай, увидев его. – Приходи завтра на праздничную службу! Поблагодарить надо за маму!
На кладбище они разошлись в разные стороны. Федин дедушка лежал в старой части кладбища, а Тохин отец – в новой. Федя угостил Тоху блинами и пирогом, а Тоха его – конфетами и мёдом.
На кладбище, обычно пустом, сегодня было многолюдно, оно выглядело пёстрым. Тут и там около могил стояли люди, трапезничали вместе с усопшими родными, вырывали траву вокруг посаженных на могилках цветов, зажигали свечки, воткнутые в землю. Кое-где лежали на памятниках конфеты. На отцовский Тоха положил два василька.
Он смотрел на овальное чёрно-белое фото отца, отец был такой молодой, улыбался и смотрел на сына по-доброму.
– Здравствуй, папа! – сказал Тоха. – Прости, что я к тебе давно не приходил. Но я тебя помню. Почти каждый день вспоминаю. Как ты там? Тебе, наверное, грустно на нас смотреть. Знаешь, я ведь чуть было недавно не вляпался. Но ты, наверное, и так всё с неба видел. Я думаю, ты мне тоже помог, даже уверен. Спасибо, папа! Я бы не хотел, чтобы ты думал про меня плохо.
У Тохи вдруг так потеплело на душе, что он понял: папа его услышал. Тоха ещё посидел немного на скамейке у могилы, повспоминал – как папа его кружил, как учил плавать, как они вместе картошку сажали: папа копает, а он, ещё маленький, ведёрко таскает за собой и по две картофелины в лунку кладёт. И мама рядом – подкладывает, где он не успевает. А однажды он увидел, как мама с папой целуются. Он гулял и ворвался, как вихрь, за лопаткой в избу. Мама засмущалась, а папа подозвал его и взял на руки. И был он тогда между ними, в серединке, самый счастливый.
Тоха улыбнулся, встал, провёл рукой по памятнику, как будто к папе прикоснулся.
– Пока, пап! Как мама выздоровеет, мы к тебе вместе придём. Ты знаешь, пап, она тебя любит, я это точно знаю. И всегда любила.
Тоха постоял ещё немного и направился к выходу. По пути увидел, что Федя и его семья ещё здесь. Но ему не хотелось сейчас ни с кем разговаривать – и он пошёл с кладбища один.
После разговора с отцом Тоха точно решил, что сходит на службу. На следующий день он проснулся пораньше, почистил
