Любовь со второго взгляда - Алла Сурикова

…Мы снимали сцену объяснения в любви между Родиком и Марией. В этот день у Оли была температура тридцать девять. Я должна была бы отменить съемку, но Ольга сказала:

— Я же понимаю, что из всех температур для нас важнейшей является кино. Давайте снимать…

Она сыграла вдохновенно и прочувствованно. Быть может, даже более прочувствованно, чем было предусмотрено сценарием. Мне показалось, что Оля в тот момент думала о своей несбыточной любви и красивые крупные слезы, катившиеся у нее из глаз, были не слезами киноактрисы, а своими, настоящими.

Караченцов, увидев их, немедленно среагировал и отыграл: он провел рукой по Олиному лицу и сказал: «Соленые… Настоящие, значит?» Это тоже не было предусмотрено сценарием.

Оля вообще человек самоотверженный. Рисковый. И все хочет делать сама. В фильме «Крестоносцы» она неслась на мотоцикле с Сашей Иншаковым в коротеньком сарафанчике, едва держась одной рукой за мужественное Сашино плечо. Мотоцикл попал на разлитое масло (какая-то Аннушка постаралась), и актриса просто осталась без кожи на руке и ноге. Заживали раны долго, болезненно. Но съемок Ольга не остановила.

Вдруг звонит мне из Турции:

— Завтра прыгаю из окна четвертого этажа гостиницы. Это финальный кадр картины.

— Ты хочешь, чтобы он стал финальным в твоей жизни? — почти закричала я. — У тебя что, три позвоночника? Ты сначала хотя бы выйди замуж, чтоб было отчего из окна выбрасываться! Я не разрешаю! Пусть прыгает дублер.

— Не волнуйтесь: мы прыгаем вместе с Сашей Иншаковым. Все будет хорошо!

На этот раз действительно обошлось. Но я и сейчас считаю, что прыгать ей не следовало. Я видела фильм. Прыжок был снят не лучшим образом и риска не стоил.

Так же отчаянно она впрыгнула в свое замужество. И так же самоотверженно выпрыгнула, оставив себе дочку Танечку.

На «Чокнутых» у меня впервые снимался иностранный актер. Это ведь была совместная картина с немцами.

Мы перевели сценарий на английский и немецкий языки и через внешнеторговую фирму «Мосфильма» стали предлагать его разным иностранным кинопродюсерам и кинокомпаниям. Немецкий перевод был сделан блестяще, английский же не удался.

Англичане, прочтя сценарий, вообще не поняли, о чем речь, почему это комедия. А немцы из фирмы «Домино» восхитились и пригласили нас с Юрием Доброхотовым, тогдашним главой внешнеторговой фирмы «Мосфильма», на переговоры в Гамбург.

До Франкфурта мы с Юрием летели самолетом, а там нас должен был встретить представитель фирмы «Домино» Матти Гешонек, сын Ирвина Гешонека, очень известного в прошлом актера из ГДР (тогда стена между ФРГ и ГДР еще стояла нерушимо).

Матти когда-то закончил ВГИК и прилично знал русский язык и русские нравы. Наверно, поэтому именно его фирма «Домино» пригласила для такого необременительного сотрудничества. Ему выделили классный черный «Мерседес» и попросили довезти нас до Гамбурга.

В аэропорту нас с Доброхотовым никто не встретил. Мы прождали сорок минут, вспоминая о хваленой немецкой пунктуальности известными русскими словами. Юра занервничал и стал собираться обратно в Москву, как вдруг появился высокий плотный парень с красным лицом, красными глазами и красным мятым галстуком. Это был Матти. Он стал сбивчиво объяснять:

— Ich bin устать. Я ехать из Бонн, не спать целый ночь…

От него разило такой смесью неизвестных мне напитков, что меня просто зашатало…

Матти повел нас в огромный, на десятки тысяч машин, гараж аэропорта, долго искал машину, раза два пытался сесть в чужие. Наконец нашел ту, что была выделена нам. Мы уселись на мягкие сиденья, полагая, что теперь с комфортом домчимся до Гамбурга.

Матти стал выезжать, не рассчитал, разворачиваясь, и стукнул блестящий новенький «Мерседес» о гранитный столб. К моему глубокому удивлению, особого огорчения это у него не вызвало:

— Это не мой машин…

Мы смело выехали на трассу — правда, сразу на встречную полосу. Тут мое удивление стало еще более глубоким. Я поняла, что в следующий раз буду удивляться с небес, и… села за руль сама.

К этому моменту у меня уже был некоторый опыт вождения «Запорожца». Не более. Но лучше ехать три дня со скоростью 40 км/ч и доехать целыми и невредимыми, чем… Чем Mein Gott знает что!

Уговаривать Матти не пришлось. Он тут же отдал мне руль, показал, где и что нажимать, и уселся рядом. Я надеялась, что наш немецкий друг немного отдохнет и вскоре сменит меня. Вместо этого я увидела, как он незамедлительно полез в «бардачок», достал заготовленную там выпивку и сделал внушительный глоток. Потом еще. И еще. Потом «уставший» Матти, «добирая» всю дорогу, хватал меня за руки и бормотал:

— Ich liebe dich… я тьебя льюблю. Ты есть мольодец!

(Немецкая душа, прошедшая в нашем ВГИКе серьезный курс обучения, тоже может стать загадочной.)

Я же ехала, судорожно вцепившись в баранку.

Благо, у них хорошие машины и дороги. Сначала моя скорость была 40 км/ч, потом доросла до 50, потом — 70, потом — 90.

Километров через двести, когда мы остановились перекусить, Доброхотов участливо спросил меня:

— Устала?

Можно было и не спрашивать: пальцы были скрюченными, как будто меня вытащили из морозилки, руки не разгибались, ноги не выпрямлялись.

— Давай я тебя сменю, — предложил Юра.

— А ты водишь машину? — спрашиваю.

— Двадцать лет…

— Так что же ты сразу не сел за руль?!

— Если бы ты этого не сделала, я бы не сел ни за что, — ответил он твердо.

Сказалась закалка бывшего советского разведчика — не делать никаких опрометчивых шагов: а вдруг провокация?

Под вечер мы благополучно прибыли в Гамбург. Решили на фирме пока ничего не говорить о нашем путешествии: я приберегала этот козырь. Когда же ровно через три месяца немцы приехали в Москву подписывать контракт и начали мягко, но жестко выяснять, справлюсь ли я, кляйне фрау, с такой тяжелой в производстве картиной, я выложила им историю моего «управления». Козырь был вытащен в нужный момент. Немцы тут же капитулировали. Контракт был подписан.

Антона Францевича Герстнера, приехавшего в Россию строить первую железную дорогу, сыграл немецко-австрийский театральный актер Ульрих Плайтген. Он стал пятой из предложенных кандидатур. Две кандидатуры отпали, потому что испугались ехать в Россию. Еще две запросили бешеные деньги.

Как-то мы были в Вене на выборе натуры. К нам в гостиницу пришел долговязый человек с наивным взглядом. Его руки и ноги жили своей, отдельной от него жизнью. Он смеялся, забрасывая голову вверх и булькая, точно кастрюля с кипящей картошкой. Это был Ульрих. Я обомлела и, подобно Татьяне Лариной, выдохнула: «Это он».