Кто, если не я? - Катажина Колчевська

– Теперь я сама не знаю. Наверное, вы правы, – ответила тихо.

– Аня, мы уже все обсудили и решили. Привези Божену к нам, мы поговорим с ней, только не надо пока ее обнадеживать.

– Хорошо, я понимаю, что вы хотите обезопасить себя на всякий случай.

Соседи кивнули – они и в самом деле хотели обезопасить себя. И я их понимала.

Я привезла Божену. Отвела к Басе, оставила у них и стала с нетерпением ждать. Надеялась на счастливый конец и светлое будущее. Я так разволновалась, что пришлось выпить успокоительное. Сердце билось бешено, но неровно, а от давления боль пульсировала в висках. Я бесцельно бродила по дому, хваталась за какие-то ненужные дела, чтобы чем-то занять руки. Наконец, через полтора часа, хотя мне показалось, что прошел месяц, Божена вернулась. Вид у нее был как с креста снятый.

– Ну, что там? – подбежала я к ней.

– Не знаю, – ответила она мученическим тоном и пошла в кухню. Поставила чайник, заварила чай и уставилась в темноту за окном. Сидя за столом, я терпеливо ждала. Минуту, может, секунд двадцать. Больше не выдержала.

– Ну, может, расскажешь хоть что-то? Я тут чуть не поседела.

– Извини, я просто не знаю, что и думать.

– Как это не знаешь! – воскликнула я. – Тут и думать нечего, соглашаться надо. Радоваться! И жить долго и счастливо!

– Да, но я боюсь. Все слишком хорошо, чтобы быть правдой. Я этих людей вообще не знаю, а получается, что должна положиться на их милость. Могу ли я им доверять? У меня уже был неудачный опыт с такими доброжелателями.

Я смотрела на нее, как баран на новые ворота, и наконец, не выдержав, расхохоталась.

– Не, вы друг друга стоите! Как две горошины в стручке!

– Ты о чем? – у Божены от удивления глаза округлились.

– Похоже, с Басей и Славеком вы договоритесь! А остальное не мое дело. Спокойной ночи!

Я успокоилась и пошла спать. Свою роль в этом цирке я уже сыграла, а они, если хотят, пусть продолжают представление.

В конце февраля я ехала на своем стареньком «ниссане» забирать Олю из приюта. Ехала нелегально, потому что права вернуть не удалось. Цезарий мне из вредности помогать не стал, да я и не настаивала, потому что денег не было. Где бы я сейчас еще пять тысяч нашла? И потом, в Варшаве я на машине ездить не собиралась.

Стоял хмурый, унылый день. На обочинах лежали груды серой грязи, которая когда-то была пушистым белым снегом. Я ехала, а в моем сердце расцветали маргаритки. Целый цветущий луг! Весь мир покрылся душистым ковром. Однако они немного увяли, когда, забирая Олю из приюта, я поняла, что девочка опять теряет дом, к которому успела привыкнуть. В пятый раз за полтора года. Маргаритки громко вздохнули и опустили головки. Только когда мы подъехали к дому, а Муха, увидев нас, пустилась в пляс от радости, они вытянулись и вновь показали себя во всей красе. В моем сердце расцвела весна. В первый раз за много лет.

Меня зовут Оля. В три года я осталась сиротой. Мне всегда казалось, что у меня было трудное детство. Но когда я нашла записки тети, то поняла, что трудно было не только мне. Жаль, что поняла это слишком поздно. Поздно для моей тети. Поздно для себя.

Часть 2

Глава 1

В тот день в моем теле умерло ровно три тысячи триста нервных клеток, отравив ядом весь организм и мои мысли. Боль вцепилась в спину и осталась там навсегда. Мне очень хотелось выпить. Не знаю почему, но в тот вечер я не могла сопротивляться этому желанию. В первый раз за много лет. Одним стаканчиком дело не ограничилось. Когда я уже достигла блаженного опьянения, то уселась в любимом кресле с псиной на коленях и ждала «Новости», как любая порядочная пенсионерка. Вдруг раздался телефонный звонок. Хорошо, что мобилка лежала рядом и вставать не пришлось. На экране высветился Олин номер.

– Да, Оля? – сказала я.

– Добрый вечер. С вами говорит сержант Рената Заречная из районного комиссариата Варшава-Мокотов. Я говорю с матерью Александры Урбаник?

– Да, – воскликнула я, вскакивая с кресла. – То есть нет… извините, я немного растерялась.

– Понимаю. Но кем вы приходитесь Оле Урбаник? Матерью или бабушкой? – повторила женщина немного громче. Видимо, услышав мой голос, решила, что старушка слегка глуховата.

– Пожалуйста, не кричите. Что случилось? – спросила я. Сердце замерло и не хотело биться. Кровь застыла в жилах. Мне не хватало воздуха. Я запыхтела в трубку.

– Пожалуйста, не нервничайте. С Олей все в порядке. Я могу поговорить с ее мамой?

– Да, это я, – сказала я, когда сердце вновь начало биться. – Только я не мама, а официальный опекун, – попыталась объяснить ситуацию. – Что-то случилось?

– Извините, но в телефоне вы записаны как «мама». Пожалуйста, не волнуйтесь, Оля жива и здорова. Можете к нам приехать на Вита Ствоша?

– Приехать за Олей? – Я посмотрела на часы. Было около семи. Потом взглянула на столик, где стоял бокал из-под коньяка. – А что случилось?

До меня начало доходить, что ситуация серьезная.

– Вы должны приехать и забрать несовершеннолетнюю Александру Урбаник из отделения, – разъяснила мне сержант Заречная.

– Забрать?

– Да!

– А сама она приехать не может?

– Боюсь, что нет. Она в таком состоянии, что одну мы ее отпустить не можем.

– Но я старая женщина! – запротестовала я, пробуя собраться с мыслями.

«Несовершеннолетняя»? «Забрать»? «Не в состоянии»?! Господи, что она опять учудила?!

– Боже, – простонала я дрожащим голосом. – Уже еду.

Я положила трубку и вызвала такси. Через двадцать минут ворвалась в комиссариат и разверзся ад!

Несовершеннолетняя Александра Урбаник пятнадцати лет была обнаружена спящей в собственной блевотине, в автобусе, следующем по маршруту сто шестьдесят два. Пассажиры вызвали полицию. Приехал дежурный наряд, зашел в автобус, установил контакт с несовершеннолетней, препроводил ее в патрульную машину и отвез в комендатуру. Вероятно, несовершеннолетняя употребила алкоголь. Исходя из возраста задержанной, поместить ее в вытрезвитель не представлялось возможным. В целом состояние несовершеннолетней было удовлетворительным, она четко отвечала на вопросы, и не было оснований помещать ее в больницу. Несовершеннолетняя Александра Урбаник предоставила номер телефона, который оказался телефоном ее официального опекуна Анны Слабковской. Опекуна вызвали, чтобы она забрала свою подопечную. Анна Слабковска по прибытии в комендатуру была возбуждена и вела себя агрессивно. Сотрудники почувствовали исходящий от нее запах алкоголя. В отношении Анны С. и ее подопечной было проведено освидетельствование на состояние опьянения, в ходе которого выявлено, что содержание алкоголя в крови составляет соответственно четыре десятых и три десятых промилле. После беседы с гражданкой Анной С. по ее просьбе обеих отвезли домой патрульной машиной. Были составлены рапорты для службы по делам несовершеннолетних районного комиссариата, а также для школы и куратора семейного суда города Варшавы.

Вот и все, что с нами случилось, ни добавить, ни убавить…

– Да как ты могла?! Тебе всего пятнадцать! Да что ты, засранка, вытворяешь?! – вопила я во всю силу своих старых легких, не обращая внимания на боль в груди.

Оля сидела за столом в кухне, склонив голову, и молчала.

– Хочешь, чтобы тебя забрали? Где ты была?! Ты должна была пойти к Кинге и сразу вернуться. Ты была у Кинги? Сто шестьдесят второй в ту сторону не едет! – Я все задавала и задавала вопросы, но они оставались без ответов.

Так продолжалось еще несколько минут. Я испробовала разные способы: большой и малый калибр, пушки и даже химическое оружие. Биологическое решила оставить в резерве. Оля ни на что не реагировала, казалось, мои слова ее не задевали. Все это происходило на следующий день после Олиной эффектной поездки на автобусе номер сто шестьдесят два.

Она не пошла в школу. Мне нужно было с ней поговорить, а предыдущий вечер для этого совсем не подходил. Сейчас мы обе были трезвыми.

Я вопила, орала, ворчала и плевалась, но все без толку. Сил надолго не хватило. А что делать – возраст. Еще пару лет назад она бы так легко не отделалась. Я уселась на стул напротив Оли. Она не смотрела на меня, молчала, уставившись в скатерть, так что понять, о чем она думает, я не могла. Челка свисала на глаза, сжатые губы кривились в недовольной гримасе. Она выросла симпатичной девушкой, хотя часто на ее лице появлялось хорошо знакомое мне с детства упрямое выражение. Очень редко оно смягчалось, и тогда она казалась просто красавицей.

Однако не сейчас. Сейчас она снова была для меня тем гадким, уродливым ребенком. Я чувствовала себя, как в тот день, когда она впервые попала ко мне. Меня охватили злость и беспомощность. Как тогда, когда она была маленькой и закатывала по нескольку истерик в день. Я знала, что от криков мало толку. Они не помогали тогда, не помогут и сейчас. «Старую собаку не выучишь новым фокусам, но за столько лет, Слабковска, пора тебе хоть что-то усвоить», – подумала я. Пару раз глубоко вздохнула, с шумом выпуская воздух из легких. Вышло что-то среднее между стоном, вздохом и хрипом.