Марь - Татьяна Владимировна Корсакова

— Стоять! — Стэф перегородил ему путь стволом карабина.

— Охренел?! — Apec глянул на него удивленно и зло. — Малые неизвестно сколько по болоту болтались. Их же родители ищут! Эй, мелюзга… — Он снова сунулся к двери, а Стэф снова преградил ему путь.

— Сейчас все будет, — сказал он и перевел взгляд с Ареса на ребятишек. — Когда, говорите, вы заблудились?

Мальчик вместо ответа разревелся, размазывая по щекам грязь и слезы. Девчушка явно была побойчее. Именно она и ответила Стэфу:

— Мы не знаем. Мы не помним, дяденька.

— А мама ваша где живет?

— Там! — Девчушка неопределенно махнула рукой.

— А номер ее телефона ты знаешь? Мы ей позвоним.

За его спиной застонал Apec.

— Стэф, ты даешь! Они ж малые! Откуда им знать номер телефона?

Мальчик заплакал еще громче и жалобнее. От его плача разрывалось сердце. Наверное, это такой безусловный рефлекс у всех нормальных взрослых на детский плач. Вот только Стэф не считал себя в полной мере нормальным.

— Нам очень холодно. — Девочка сложила чумазые ладошки в умоляющем жесте. — И мы голодные, дяденьки! Можно нам войти?

— Нет, — сказал Стэф, оттирая плечом Ареса. — Нет! Вы не можете войти! Я вам запрещаю!

Теперь заплакала уже и девчушка. Громко, отчаянно, навзрыд.

— Ну ты и скотина! — прохрипел Apec и попытался оттолкнуть Стэфа от двери.

— Смотри, — сказал Стэф, дулом карабина указывая на порог.

Порог даже не нужно было подсвечивать — вырезанные на нем символы мерцали зеленоватым светом. А ярче всего светилась разделительная черта.

— Это что за хрень? — спросил Apec с недоумением.

— Это защитные ставы.

— От кого? От детей?!

— Дети там тоже есть. — Стэф снова указал стволом карабина на вырезанные на черном дереве фигурки. Фигурки эти светились не так ярко, как разделительная черта, но уж точно ярче остальных.

— И что? Мы теперь будет расстреливать любого ребенка, который окажется перед нашей дверью? Ты нормальный вообще?!

— Любого не будем, — задумчиво ответил Стэф, а потом перевел ствол на детей и спросил: — Так как насчет номера телефона, детишечки?

Детишечки синхронно перестали плакать и так же синхронно сделали шаг к двери. В их движениях больше не было детской наивной неуклюжести. Их движения стали порывистыми и выверенными до миллиметра. Примерно в миллиметре от порога они и остановились. А символы на пороге засветились в два раза ярче.

— Пусти нас в дом, дяденька, — сказала девочка глумливым каким-то тоном, вроде бы по-прежнему детским, но в то же время совершенно не детским голосом.

— И что будет, если я вас пущу? — спросил Стэф, чувствуя, как встают дыбом волосы не только на затылке, но и в бороде.

— Мы покушаем, — ответил ему мальчик таким же глумливым тоном, как у девочки.

— А что вы будете кушать, детишечки?

— Стэф… — прошептал за его спиной Apec. В голосе его больше не было укора и осуждения. Теперь в нем было недоумение и, кажется, легкий испуг.

— Мы сожрем сначала тебя, дяденька, — девочка улыбнулась. — А потом второго дяденьку.

— Очуметь, — простонал Apec. — Во детки пошли!

— А это не детки. — Стэф отступил от порога, спиной оттесняя Ареса от двери.

— А мы не детки. — Девочка продолжала улыбаться. Улыбка ее делалась все шире и шире, губы истончались, а зубы удлинялись до тех пор, пока рот ее не превратился в оскаленную черную дыру. С головой девочки тоже происходили удивительные метаморфозы: она раздувалась, как воздушный шарик, волосы вместе с кусками плоти слезали с этого шарика кровавыми ошметками. Зрелище было одновременно пугающее и завораживающее. Стэф пришел в себя, когда из-за частокола зубов, извиваясь, выскользнул длинный синюшный язык.

— Чтоб меня! — Apec метнулся к двери одновременно с урчащими от голода и ярости существами, захлопнул, задвинул засов и для надежности привалился спиной.

— Вот и я про то, — сказал Стэф. — А ты говоришь бессердечный!

В дверь врезали с такой силой, что она вздрогнула. Apec, чертыхнувшись, отшатнулся.

— Открывайте, дяденьки! Не бросайте сироток на погибель! — глумилось существо, которое всего минуту назад было милой девчушкой. — Покормите сироток, дяденьки! Мяском покормите, кровушкой попоите!

— Мерзость какая! — прохрипел Apec и перекрестился.

— Я бы сказал, не мерзость, а нежить. — Стэф огладил бородень. Волосы под его ладонью потрескивали, словно от электричества.

— Знаешь, от этого как-то не легче. А если выломают дверь детишечки? — Apec оглядывал сени, наверное, в поисках какого-нибудь оружия.

— Если бы могли, уже б выломали. — Стэф покачал головой и прислушался. С той стороны больше не доносилось ни звука.

— А если ломанутся через окно?

— Под подоконниками тоже защитные символы. Я вчера проверил. — Стэф похлопал Ареса по плечу. — Пойдем, нечего тут стоять.

— Как ты вообще понял, что это не дети? — Спросил Apec, плюхаясь на стул в передней комнате.

— Ты же был у этих своих фермеров. — Стэф вытащил из шкафчика бутылку, разлил остатки вискаря по стаканам, придвинул один к Аресу. — Они тебя чем только не стращали, так?

— Так. — Apec одним махом выпил свой виски и даже не поморщился.

— И про копателей-экологов рассказали, и про топи, и про торфяные ловушки. А про то, что на болоте потерялись дети, ни словом не обмолвились?

— Может, забыли?

— Думаешь, такое можно забыть? Это же дети, Apec! Тут вся деревня на ушах стояла бы! Полиция, МЧС, волонтеры — все уже были бы на болоте. Ну и порог…

— Что, порог? То есть почему он светился?

— Потому и светился, что символы на нем не просто так были вырезаны. А на вот такой случай.

— То есть ты хочешь сказать, что копатели не сами на