Люди Солнца - Том Шервуд

Гром ударил от камней, и пугающе обильно вспух белый столб пара. В один миг этот пар докатил до меня и охватил всю мою вспухшую, побагровевшую кожу и стал кусать. И – новый ковш на камни!!

– Снимай крышку! – проорал, пересиливая клёкот с грохотом испаряющейся воды, Ярослав и показал на накрытый деревянной крышкой дубовый, с высокими бортами таз.

Именно потому, что машинально дёрнулся выполнить этот приказ, я не сбежал. Сбил крышку, увидел совершенно чёрную воду.

– Обливайся!

И я, набирая в ладони, как в ковшик, воды, стал плескать на лицо, на ноги, на грудь. Горячая, но в сравнении с раскалённым воздухом прохладная вода принесла мгновенное и сладостнейшее облегчение. Смолистый дух потёк к потолку, и я увидел, что действительно здесь были запарены короткие ветви.

Подойдя к ведру, Ярослав, хищно оскалившись, достал и несколько раз окунул назад потемневший, набухший, набравшийся влаги пук веток. Я уже не мог дышать и хотел сказать Ярославу, что хочу выйти, как он, поманив меня, сам выскочил в предбанный квадрат.

Одобрительным гоготом встретили нас матросы. И – о, вот оно, наслаждение! Вот оно в чём! Упав и в изнеможении откинувшись на накрытом чистым холстом тюке сена, охапкой брошенном на лавку, я закрыл глаза и отдал себя сладчайшим прикосновениям морозного зимнего воздуха. Облегчение, вызванное этими прикосновениями после пекла, сводило с ума.

Но Ярослав требовательно поманил меня, и я, не вполне понимая, что делаю, шагнул за ним. Снова облив раскалённую лавку холодной водой, он жестом показал мне лечь. И, когда я лёг, он, вытянув из ведра мокрый веник, стряхнул с него воду – и вдруг несколько раз несильно хлопнул им меня по спине и ногам. Горячий и мокрый жар до самых костей пробил тело. А мой русский друг бросил на камни ещё ковш воды и, мощно взмахивая, стал вколачивать в меня этот пар шлепками мокрых тяжёлых листьев. Что-то невыносимое происходило в этом аду, и я застонал. Но вдруг понял, что гибельная тяжесть этого жара – необъяснимо, непередаваемо, бесконечно приятна. А Ярослав сунул веник в ведро и, схватив ковш, несколько раз окатил меня прохладной водой из бочки. И здесь от наслаждения я хрипло, как зверь, зарычал. А он сдёрнул меня с лавки, вытянулся на ней сам и крикнул:

– Бери веник! Хлещи!

Выхватив из ведра мокрый и тяжёлый пук, я взмахнул и стал шлёпать.

– Сильнее! И пару дай!

Двигаясь, как в полуобмороке, я выбросил на камни ковш кипятку. И, не в силах дышать заменившей воздух раскалённой водой, заработал веником, едва не теряя сознание.

Через полминуты он крикнул:

– Хватит! За дверь!

И я, теряя последние силы, на подгибающихся ногах вывалился в морозное, сводящее с ума холодное счастье.

Минуту посидев рядом со мной, Ярослав спросил:

– Жить хорошо?

Я, бессильно улыбаясь, кивнул.

– Давай ещё раз!

И я, с ужасом спрашивая себя, что же я делаю, снова ввалился в ад.

И вот спустя ещё две минуты ада мы покинули пекло, и Ярослав крикнул:

– А вот теперь жить будет действительно хорошо!

И, схватив меня за руку, вытянул под чёрное небо, под обильно падающий снег – и толкнул в каменную чашу! Заполненную ледяной водой! Ледяная жидкая бездна накрыла меня с головой. Удар холода проломил меня до костей. Жгучие иглы ударили в тело. Судорожно раскрыв рот, я вынырнул. И в ту же секунду Ярослав прыгнул вниз сам, подняв столб брызг и блаженно охнув.

– Наверх! – скомандовал он.

И я, рванувшись побыстрее спастись из ледяных объятий, выметнулся, подняв волну, по вслепую найденным под водой деревянным ступеням.

И здесь я вдруг встал. Мне было тепло! И такое вот, невероятным способом приобретённое тепло было блаженством! Медленно, совершенно голый, раскинув руки, я шёл сквозь плотную пелену снега вокруг каменной чаши и говорил своим помутившимся от восторга сознанием: «Родился молодой бог! Родился молодой бог!»

Поймав меня за руку, Ярослав быстро втащил снова в пекло, но пару добавлять не стал. Окатив меня водой с хвоей, вывел в предбанный квадрат и сказал:

– Простыню накинь, просохни и одевайся. – И кивнул своим матросам: – Ну, братцы, с Богом!

Тогда, тяжело шлёпая босыми ногами, азартно и быстро все направились в пекло.

Я закрыл глаза и, качаясь на неведомой лодочке, поплыл по морю счастья.

– Вот теперь ты точно знаешь, что жить – хорошо! – весело сказал Ярослав.

Раскрыв глаза, я улыбнулся. Спросил:

– Что ж они с нами не мылись? Место много. А они сидели здесь, ждали.

– Э, Томас! – смеясь, ответил он. – Бояре не парятся с мужиками!

Кое-как натянув одежду, я вышел за ним под совершенно не чувствуемый холод, под снег.

В каминном зале я остановился с таким лицом, что все примолкли. Встретив взгляд Эвелин, я сказал:

– Выше счастья… Выше блаженства…

Она, смеясь, подошла, взяла, как ребёнка, за руку и подвела к моему месту. Я сел, без смысла перебирая руками, поискал приборы. Власта принесла и поставила передо мной глубокую миску с поднимающимся над ней паром. Ещё не понимая, в чём дело, я склонился и вдохнул оглушивший меня аромат. Поднял голову. В глазах соткалась слеза.

– Что это? – шёпотом спросил я.

(В точности так, как сделала не так давно моя смерть. А именно – тот, кто разделял такой аромат с маленькой Адонией в замке «Девять звёзд», а потом ночью в Мадрасе метал в меня визжащее от предвкушения моей крови железо, – Ци Регент.)

– Стерляжья уха, – так же шёпотом ответствовала Власта, выкладывая на стол тяжёлую серебряную ложку.

– Баня – это действительно так хорошо? – спросила Власту Эвелин.

– О, да. Жаль, что ты сможешь испытать это не раньше, чем через год. Во время беременности это делать нельзя. А вот Алис и Луиза узнают уже сегодня.

– Эвелин! – негромко произнёс я. – Извини, что не получается тебя не дразнить. Но это великолепнее самой вкусной сигары.

– Ты лет на пять помолодел, Томас! – сказала она, восторженно улыбаясь.

Взявшись за ложку, я тут же её отложил: в зал вошли Себастьян с семьёй и раскрасневшийся, взволнованный Готлиб. Так же раскраснелась и была взволнована и Симония. Эвелин и Власта тотчас устроили их за столом, посадив рядом. Себастьян с женой сели напротив, а сын и дочка немедленно попали в доброжелательное, бурное веселье детской компании, которая затеяла какую-то игру в куклы, расставляя фигурки, сделанные из соломы, на остывших уже бочонках с воском.

– Мистер Шервуд, – спросил меня Себастьян. – Не могу не полюбопытствовать, что это такое?

И он показал на стоявшее в прикаминном углу чудо. Да. Пока я метался из пекла в холод, Робертсон и Носатый соорудили из обрезков бревна манекен, на который надели, как на человека, доспех. Рыцарские латы стояли в углу и сверкали полированной сталью, и казалось, что здесь стоит живой рыцарь.