В борьбе за Белую Россию. Холодная гражданская война - Окулов Андрей Владимирович

В ноябре я часто видел людей с искусственным цветком мака в петлице. Это — в честь дня памяти всех британцев, павших на войне. Во время Первой мировой во Франции, где сражалась британская армия, из-за интенсивного артиллерийского огня коробочки маков лопались, рассыпая семена на гораздо большей площади, чем обычно. Через год кровопролитные бои ниш на ковре из цветущих маков. Это и дало начало традиции, неукоснительно соблюдающейся до сих пор.

В начале ноября англичане отмечают необычный праздник — «Ночь Гая Фокса». В ночь с 4 на 5 ноября 1605 года группа католиков-заговорщиков попыталась взорвать британский парламент вместе с ненавистным им королем-протестантом Яковом Первым. Они заложили в здании 36 бочонков с порохом — это событие историки окрестили «Пороховой заговор». Зажечь бикфордов шнур должен был католик по имени Гай Фокс. Он сидел в подвале с огнивом, часами и бикфордовым шнуром, который он должен был зажечь в назначенный час. Но один из заговорщиков решил предупредить анонимным письмом своего зятя, члена парламента. Здание обыскали, обнаружили главного террориста и с помощью изощренных пыток разузнали имена остальных заговорщиков. На следующую ночь он был казнен.

С тех нор перед открытием парламента подвалы Вестминстерского дворца подвергают ритуальному обыску. В ночь казни Гая Фокса, 5 ноября, из соломы изготовляют чучело злодея и сжигают его.

«Орлы» один раз пригласили меня на этот праздник «ненависти к злодею». Или — праздник «радости спасению короля»?

На поляне — огромный костер. На его вершине — похожее на огородное пугало чучело из мешковины, набитое соломой. Обязательно дежурит полиция и пожарная охрана. В назначенный час организатор по громкоговорителю командует — куда и как бросать зажженные факелы, с которыми вокруг костра толпятся радостные подростки. Когда огонь подбирается к беспомощному символу средневекового террориста, толпа разражается радостными криками. Взрываются петарды, в воздух летят ракеты. Не хуже, чем на Новый год в Германии.

Н-да, мрачноватая традиция.

В Лондоне, возле станции London Bridge, есть целый музей, посвященный темным страницам истории Великобритании — London Dungeon («Лондонское подземелье»). Его устроили в бывших винных подвалах. Длинные узкие кирпичные коридоры. У входа— объявление: «Человеческие кости в нашем музее — настоящие». В коридорах играет зловещая приглушенная музыка. В небольших подземных залах — экспозиции на соответствующие темы: «Человеческие жертвоприношения в дохристианской Британии», «Злые духи Британских островов», «Лондонская чума», «Различные виды пыток в средневековой Англии», «Казнь Марии Стюарт», «Шабаш ведьм». Каждой экспозиции придано соответствующее звуковое сопровождение: из динамиков раздается бормотание кельтского жреца, который собирается распороть грудь распростертой на камне обнаженной девушке. Крики колесованного и хруст его костей. Визг ведьм и хохот дьявола.

Меня заинтересовал один стенд: под стеклом лежал бинокль, похожий на театральный. Старинная гравюра на стене изображала Лондонский мост в XVII–XVIII веках. Тогда на башнях, что стояли по обеим его сторонам, на специальных стальных стержнях выставляли на всеобщее обозрение отрубленные головы казненных преступников. Бинокли же предлагали за несколько пенсов: чтобы прогуливающиеся но мосту леди и джентльмены могли получше рассмотреть, в какой стадии разложения находится голова убийцы, что насажена на штырь на крыше высокой башни. Дамам, должно быть, нравилось, что подтверждают гравюры того времени. Да и лоточники с биноклями не стали бы вести бизнес себе в убыток.

Однажды Рассел заикнулся в разговоре про «русское средневековое варварство». Я ответил, что после посещения «Лондонского подземелья», я сильно сомневаюсь, что в Средние века наше варварство превосходило английское. Я видел в музее хитроумный инструмент — Scavenger’s Daughter — «Дочь мусорщика». Его в XVI веке, во времена правления Генриха VIII, изобрел лейтенант Тауэра сэр Скевиштон. Система стальных обручей, которые надевались на тело жертвы. С помощью стальных болтов они сжимались до тех пор, пока кровь не начинала течь сначала из ноздрей и ушей узников, а потом — отовсюду… Наверное, очень способствовало чистосердечному раскаянию.

В Германии я беседовал с одной немкой, которая обиделась, когда я сказал, что в России на улице любого крупного города можно встретить в несколько раз больше красивых женщин, чем в Германии. Однако ей пришлось признать мою правоту. С болью за Германию она объяснила, что всему виной… инквизиция! В Средние века в Европе сильно испортили генофонд: всех красивых женщин сожгли как ведьм. Завистливые соседки в первую очередь доносили на красавиц.

В России не было инквизиции. Не было и столь хитроумных пыточных инструментов. Рубили головы, сажали на кол, четвертовали…

— Вот именно! — ответил Рассел. — Примитивные пытки и казни, никакой изысканности. Я же говорю — варвары…

В этом музее продавались открытки со многими сюжетами из его богатых собраний. Я купил себе целый набор. С очередным посланием в штаб приложил одну: с изображением пытки. Подследственному загоняют иголки под ногти. И приписал: «А в “Озере” я все равно не останусь! Степан».

Об Англии можно рассказывать бесконечно. Но теперь это звучит не столь заманчиво, как во времена <железного занавеса». Те, у кого есть деньги, могут съездить в Туманный Альбион и увидеть вес это своими глазами. В конце концов, ведь за это право мы тоже боролись.

Но мне за три года Англия надоела смертельно. Точнее — роль Участкового в «Озере».

Иногда сотрудников «Закрытою сектора» собирали на семинар в Германии. Закрытый, естественно. Для обмена опытом. Проводился он в небольшой гостинице в горах Таунус. Хозяева нас знали и любили — не так много посетителей можно было завлечь в эту дыру. Но природа там была великолепная. На одном из семинаров пожилой сотрудник оглядел с веранды пейзаж и сказал:

— Здесь должно быть серебро!

Потом я узнал, что он в прошлом — геолог. А после мы услышали от горожан, что серебряные рудники здесь существовали еще в Средние века! Вот что значит — профессионал.

Старожилы «Кустов» посмеивались, вспоминая, как в былые годы пытались соблюдать секретность даже между собой: Участковые не должны были знать, в каких странах работают их коллеги. Придумывали всем легенды, старательно устраняли бытовые следы пребывания их на своих участках. Юрий Борисович Брюно рассказывал, как один такой «конспиратор», выступая перед Участковыми, отличился:

— Я не имею права рассказывать вам, из какой страны я приехал, но участок у меня прекрасный. Килограмм мяса там стоит всего восемнадцать драхм!

В середине восьмидесятых такая конспирация была уже ни к чему. Участков было очень мало: Англия, Франция, Италия, Бельгия. Соответственно — четверо Участковых, остальные — штабные работники и руководство.

Обсуждались успехи и провалы. Мне пришлось подробно рассказать про историю с Чибисом. Говорили про ошибки в составлении отчетов, промашки «орлов». В целом картина была приемлемая: мы проводили 35–36 операций в год. На них в среднем приходился один провал. Мы побеждали КГБ даже статистически. Наши «орлы» снабжали литературой «контакты», которые занимались ее распространением внутри страны.

Я задал вопрос: не легче было бы применять бесконтактное распространение наших листовок непосредственно силами «орлов»?

Бригитта возразила, сказав, что наша основная цель — создание широкой подпольной организации.

Я задал встречный вопрос: если у нас в год проводится 35–36 операций, часть из которых — неудачные. Если некоторые наши «контакты» читают литературу сами и передают лишь близким друзьям. Если часть «контактов» захватывается противником; если один «орел» может провезти на теле максимум килограмм-два литературы; если некоторые «контакты» не имеют связи больше года, а своей радиостанции у нас нет, — то сколько столетий нам потребуется, чтобы создать широкую разветвленную организацию на территории одной шестой части суши с населением около 300 миллионов человек?