Путешествие на «Париже» - Гинтер Дана

Держась за мебель, Констанция добралась до комода, сняла с него фотографии и села на кровать. Элизабет уже шесть, а у нее по-прежнему круглое личико, как у младенца… А Мэри… Мэри родилась, когда была объявлена война. Вот она, славный ребенок… С минуту-другую Констанция разглядывала фотографии дочерей: их лица, улыбки… А потом бросила мимолетный взгляд на портрет мужа. Серьезное лицо, похоже, выражало неодобрение; оно, казалось, осуждало ее, точно сам снимок подозревал ее в увлечении корабельным доктором. Она могла поспорить, что Серж бы отнесся к гибели «Лузитании» с гораздо большим сочувствием.

Отложив в сторону фотографии, Констанция выбрала яблоко и стала вспоминать мельчайшие подробности проведенного с Сержем вечера: его приход в семь часов с орхидеями, роскошный ужин, вальсы, мимолетный поцелуй. Констанция откусила кусок яблока. А что, если Серж тоже женат? Будь он холостяком или вдовцом, он бы обязательно на это намекнул, шутливо или с грустью. Она слышала, что европейцы относятся к нравственности с меньшим почтением, чем американцы. А может быть, его поцелуй – просто знак дружеской симпатии? Приятели Фэйт, здороваясь и прощаясь, без конца целовали друг друга в щеку.

Покончив с яблоком, Констанция села на кровати и задумалась: чем бы ей теперь заняться? Одеваться было еще слишком рано. Она надеялась, что в ближайшие часы Серж обязательно заглянет к ней проверить, как она переносит шторм. Может быть, заказать кофе? Пожалуй, не стоит, ее и так немного подташнивает. Лучше лечь в постель и дочитать «Загадочное происшествие в Стайлзе». Тогда сегодня вечером она сможет подарить ему на память эту увлекательную книгу, которую, между прочим, написала женщина.

Жюли атаковали какие-то руки, языки, волосатые тела, и, проснувшись с колотящимся сердцем и вся в поту, она едва сдержала крик. Все остальные женщины еще спали. Хотя едва рассвело, ей были видны тесемки фартука Симоны, который та повесила накануне на подпорку кровати. Они качались взад-вперед наподобие маятника. Волнение на море усилилось, и, лежа в постели, Жюли явственно ощущала, как ее качает из стороны в сторону. Она закрыла глаза и попыталась глубоко дышать, но вскоре почувствовала, что ее вот-вот вырвет, и, схватив халат и купальные принадлежности, Жюли выпрыгнула из кровати и босиком побежала по коридору в ванную комнату.

Там она с четверть часа простояла над унитазом, и, хотя после этого желудок ее уже был пуст, спазмы в животе продолжались. Преодолевая боль, Жюли поплелась в душевую. Ступив на холодный кафель, она повесила одежду на крючок возле кабинки и, зайдя, задернула занавеску. Взгляд ее скользнул по обнаженному телу: ее тонкая кожа по все стороны от медальона была покрыта темными масляными пятнами, синяками и синеватыми отпечатками пальцев, словно и она теперь была татуирована вечной отметиной – напоминанием о ночи с Николаем. Жюли закрыла глаза и встала под тепловатую воду. Глубоко дыша, она принялась изо всех тереть кожу – она отмоет все до последнего пятнышка и будет пахнуть только мылом и больше ничем. Мыльной тряпочкой она осторожно провела между ног, смывая выделения и запекшуюся кровь. Удивленно качая головой, она внимательно изучила запачканную тряпочку.

– Николай любит меня, – произнесла Жюли и, настигнутая новым приступом тошноты, прислонилась к стене.

Что же теперь будет? Они поженятся? Будут ли они счастливы? Она закашлялась, выплюнула мокроту, вытерла рот рукой и вымыла руку.

Когда она вернулась в спальню, все женщины уже поднялись и теперь, с трудом удерживаясь на шатающемся полу, молча одевались. Даже самые привычные к качке едва сохраняли равновесие. Надев форму, Жюли, прихватив с собой мешочек с имбирным чаем, кинулась на камбуз.

– Доброе утро, Паскаль, – хватаясь рукой за прилавок и даже не пытаясь улыбнуться, поздоровалась Жюли.

– Доброе утро, малышка, – глядя на нее с привычной отеческой заботливостью, ответил Паскаль. – О том, как ты себя чувствуешь, не буду даже спрашивать.

– В эту погоду никто из нас, девочек, хорошо себя не чувствует. Вы не против сегодня на завтрак заварить этот чай для всех? Может, хоть с ним мы сегодня утром продержимся.

– Конечно, почему бы не испытать этот имбирный чай на деле?

Жюли, согласно кивнув, поплелась в столовую, а там, сев на скамью и положив голову на металлический стол, постаралась сосредоточиться на чем-то хорошем. Николай был прав, когда предупреждал ее, что утром его чай ей весьма пригодится. Жюли приятно было думать, что она поделится этим чаем с другими работницами. Но рискнет ли она сказать им, что чай подарил ей дружок? Ведь они теперь настоящая пара, верно? Жюли повернулась к двери в надежде, что Николай вот-вот там появится, но вместо него в дверь ввалилась Симона.

Она была в окружении обычной свиты и, взглянув на Жюли с усмешкой, демонстративно ее проигнорировала. Симона и ее приятельницы уселись за дальним столом, и Жюли нутром почувствовала, что они зашептались о ней. Если бы только Симона знала, каким скучным оказался этот вечер в первом классе, она не стала бы ей завидовать.

В комнату вошла Мари-Клэр, и Жюли понадеялась, что сейчас они вместе посмеются над «прелестями» работы в гардеробной: над равнодушными физиономиями, искусственными жестами и нелепыми накидками богатых дам, но Мари-Клэр с ходу подсела к своим красавицам-подружкам – работницам первого класса. В это утро в столовой почти не слышно было бесед, лишь тут и там кто-то жаловался на дурноту. Все женщины испытывали недомогание, и большинство из них, не произнося ни слова, отщипывали кусочки хлеба и потягивали из кружек чай.

– Я такого шторма не припомню, – сказала женщина с позеленевшим лицом. Она работала гладильщицей в металлической комнате без окон и океан пересекала десятки раз.

– Я тоже, – согласилась с ней Луиза. – Вчера я слышала, как один пассажир, бывший моряк, сказал, что из всех океанов Атлантический самый коварный. Таких туманов, льдов и штормов в других океанах нет!

– Неужто он такой уж дикий? – спросила девушка из цветочного магазина. – Казалось бы, пролегая между Европой и Америкой, он мог бы стать более воспитанным!

Хотя женщин и рассмешило наивное представление, что воспитанные люди по обе стороны Атлантики способны его приручить, всем стало не по себе от мысли, что сейчас они находятся в опасном, непредсказуемом океане, о чем на морском лайнере люди нередко совершенно забывают.

День только начался. Жюли мечтала, чтобы он поскорее закончился. Завтра около полудня они подойдут к Нью-Йорку. Интересно, отпустят ли команду на несколько часов на берег, в город? Она представила себе, как побредет по улицам под руку с Николаем, вот они заходят в магазины в нижних этажах огромных зданий. Ей вспомнились слова ирландских парней: в Нью-Йорке можно найти все что угодно. А может, им с Николаем стоит остаться в Нью-Йорке и устроить там свою жизнь? Еще не прошло и четырех дней на воде, а она уже была сыта им по горло.

Как бы ей хотелось оказаться на суше! Ни тебе бесконечных лестниц, ни шатающихся полов, ни морской болезни. Она слышала, что некоторых моряков после долгих плаваний тошнило на суше без качки, поверхность земли казалась им слишком твердой и непривычно спокойной. Нет, тошнота на земле – это слишком, подумала Жюли, и тут услышала какой-то шум за дверью. Это наверняка Николай, решила она, и смущенно обернулась к двери. Но в дверях стояла сердитая мадам Трембле и жестом требовала, чтобы Жюли вышла к ней в коридор.

– Мне доложили, что вы вернулись в спальню в абсолютно неприличное время! – Она отчеканивала каждое слово. – Где же вы были?

– Работа в гардеробной кончилась очень поздно, – волнуясь, ответила ей Жюли. Такого сердитого лица у мадам Трембле она еще не видела. – Последние посетители забрали свои вещи часа в два ночи.

– А ваша соседка по спальне утверждает, что вы пришли после трех.

– Ну, я пошла в ванную комнату, – Жюли сглотнула, – а потом немного прогулялась. Я таких красивых комнат в жизни не видела!