Планета матери моей (Трилогия) - Джамиль Алибеков

Утром мать сказала:

«Сынок, на твоей постели лоза выросла. Что за чудо?»

Я, покраснев, опустил голову.

«Слава аллаху, ты еще не набрался воровского опыта. Одна ягодка выкатилась. Не делай так больше никогда, прошу тебя. — Мать беззвучно заплакала. — Крыша рухнет и свет очага погаснет, если нечестное добро в дом внести».

Я заревел в голос.

«Нене, прости! Никогда так больше не сделаю, не принесу чужого…»

— Как видите, моя мать не стерпела и одной ягоды, — закончил я свой рассказ. — Икрамов тоже человек крайностей, малейшая нечестность его коробит. Но разве он не прав?

— У нас на автобазе нет воров!

— Смотря что называется воровством. Перевозка левых грузов на государственной машине, продажа бензина на сторону — разве не мошенничество?

— Да что ей сделается, этой машине? Ты ведь сам шофер. Знаешь, как часто приходится не считаться со временем, работать допоздна, в лютую непогоду…

— За сверхурочную работу должна быть законная доплата. Дело правильной организации.

— Ты хоть при Икрамове придержи свои речи. Он и без того слишком много возомнил о себе.

Послышалась знакомая тяжелая поступь за дверью. Икрамов вошел с ворчаньем:

— Болезнь запущена не на шутку.

— Кто болен? — встрепенулся начальник.

— Медведь-Гуси. Он ушел с работы, сославшись на плохое состояние, взял больничный. Местком выделил трех товарищей навестить хворого. Пригласили врача из поликлиники. И где бы, вы думаете, нашли лежачего больного с высокой температурой?.. В ресторане.

— Почему мне не доложили?

— О чем?

— О намерении создавать какие-то комиссии!

— Я же вам сообщаю результат.

— Вы не имели права устраивать проверку без моей санкции. Я должен быть в курсе.

— Вы и так достаточно в курсе, — окрысился Икрамов. — Отлично знаете, что ни одна шина не выдержит путь в восемьдесят тысяч километров. Шоферы покупают их за свои деньги, но зато уж и машиной пользуются без стеснения! Вы ни разу не поинтересовались, почему водители автобазы столь расточительны?.. Что же касается прогульщика Гуси, то вот вам копия акта.

Сохбатзаде ерзал в кресле, словно оно его давило. Опершись ладонями о стол, он уже готов был произнести обличительную речь. Я опередил:

— Товарищ Икрамов, начальник пригласил вас, чтобы посоветоваться по весьма серьезному делу. Вы присядьте.

— Серьезные дела решаются обычно за моей спиной.

— Внутренние споры отставьте в сторону, — строго сказал Сохбатзаде, весьма довольный переменой разговора. — Нам дали новый участок работы. Следует послать постоянную бригаду. Какое ваше мнение?

— Не Медведя-Гуси намечаете в бригадиры? Тогда мои советы бесполезны.

— Бригадиром назначен я.

Лицо Икрамова прояснилось. Однако он не удержался от последней шпильки:

— Ваш выбор, товарищ Сохбатзаде? Конечно, когда дело заваливается, Медведя-Гуси не пошлешь. И на Галалы надежда плохая. Нужен добросовестный человек.

— Может быть, подумаем сообща о составе бригады? — поспешно вставил я. — Предлагаю Ахмеда.

— Какого Ахмеда? По прозвищу Будильник? — поинтересовался начальник. — Говорят, он без будильника не просыпается? Однажды забыл завести, опоздал на три часа.

— Это компания Галалы вам наушничает? — вскинулся Икрамов. Он не принимал желания Сохбатзаде установить между нами дружелюбный тон разговора.

— Вторым взял бы Гуси, — продолжал я.

— Медведя-Гуси? — переспросил Икрамов и рубанул ладонью воздух. — Да ни за что!

К моему удивлению, начальник тоже покачал головой.

— Гуси рвется в атаманы, он будет тебе мешать. Некоторые поддаются его влиянию. Разумнее отделить его от бригады. К тому же груб, неотесан, задирист. Ввяжется в какую-нибудь историю, опозорит всех.

— Ну для прямого дебоша он достаточно хитер, — не согласился Икрамов. — Волк выбирает ночку потемней. С нефтяниками Гуси связываться поостережется.

Ахмеда мне удалось отстоять. Напирал на то, что водитель с большим опытом и уже раньше работал на песчаных почвах.

Выехать требовалось на следующий день. Беспокоили две вещи: сильный снегопад и занятия на вечернем отделении института. Все мои сокурсники тоже работали; у многих день был ненормирован, как и у меня. Из-за этого нас частенько таскали в деканат.

Сегодня мне опять велели зайти к декану. Одно к другому. Что мне говорить, как оправдываться!

— Еще несколько пропусков, — сказал декан, — и вас не допустят к зачетной сессии.

— Знаю.

— А если знаете, почему неаккуратно посещаете лекции?

— У меня бывают дальние рейсы…

— Нас это не касается. Хотите учиться, поменяйте место работы. Гоняться за заработком и быть прилежным студентом несовместимо.

— Поверьте, я очень хочу учиться!

— Мы этого и требуем от вас. Сессия первого курса весьма ответственна. За ней может последовать отчисление. Вы предупреждены, Вагабзаде.

— Прошу вас, еще неделю… У меня сейчас очень важное задание!

Декан взглянул исподлобья с осуждением и брезгливостью.

— Всех денег все равно не загребете, молодой человек.

— Не из-за денег я!

— Как же, рассказывайте сказки. Неделя спекуляции в северных областях — десять тысяч в кармане. Больше, чем ваш профессор получит за полгода умственного труда.

— Вы читали в газетах про Боздаг? Там нашли нефть. Богатое месторождение, которое может вернуть Азербайджану славу главной нефтяной республики!

— Значит, уже подсчитали, что на нефти можно зашибить больше, чем на фруктах?

Мое терпение лопнуло.

— Могу я написать заявление и получить академический отпуск?

— Отстать на целый год? Не дорог вам институт, Вагабзаде! Ступайте. Пишите, что хотите!

На лекции я сидел с гудящей головой. Все смешалось в мыслях: несправедливость декана, близкая сессия, возможное отчисление из института, завтрашняя дорога в Боздаг по оледенелым кручам. Каждое из этих тревожных размышлений тянуло в свою сторону, будто я уже чувствовал на шее петлю аркана.

Бесцельно бродя по улицам, я замечал, как выросло автомобильное движение. Машины шли потоком, и мой грузовик был одним из тех, кто увеличивал этот поток еще больше. Не знаю, почему я в тот вечер праздно шатался по тротуарам, хотя благоразумнее было бы вернуться домой, пораньше лечь и хорошенько выспаться перед дорогой.

Меня так теснили толпы прохожих, что я сошел на мостовую и тотчас увидел прямо перед собой передок машины. Инстинктивно отскочил назад, шофер вильнул вбок. Меня слегка задело.

Нас обступил тесный круг прохожих.

— Ротозей! Зачем лез под колеса?

— Ну, братец, тебе еще повезло!

— Запиши номер, он превысил скорость. Мы свидетели!

— Машин, что ли, не видал? — окрысился шофер. — Сиволапый деревенщина! Прете в город без нужды…

Я молча перешел дорогу, сел в автобус к окну и, прикрыв глаза, снова предался своим мыслям и воспоминаниям. Когда мать впервые попала в Баку, она спросила:

— Сынок, в какой стороне здесь Мекка?

— Зачем она тебе?

— А вдруг неожиданно умру? Надо знать, куда обратить лицо, бросить последний взгляд.

— Я совсем не хочу, чтобы ты умирала, нене.

— И все-таки скажи. Мне так легче. Буду знать, в какую сторону иду. Человеку без этого нельзя.

Матери нет рядом со мною, а голос так и звучит в ушах: «Человек должен знать, куда лежит его дорога!» Тогда я упрекнул ее в излишней набожности, но теперь видел в словах совсем иной, более общий смысл. Верное направление необходимо в любом случае. Недаром существует поговорка: тот заблудится, кто смотрит сразу в обе стороны.

Вот зажегся зеленый огонек по пути к будущему нефтепроводу Боздага. Задание особой важности, и оно поручено мне. Какая удача!.. Но ведь в город я приехал совсем не за этим. Благословляющий взор матери, глаза Халлы, полные надежды, — они сопровождают меня неотступно и ждут только одного, чтобы я учился. А на этой дороге как раз вспыхнул тревожный запрещающий свет. Что же делать? Чем пожертвовать? От чего отступиться?

Вот когда мне позарез необходимо мудрое наставление нене. Зачем ей понадобилось знать, в какой стороне Мекка? Чтобы соразмерить с нею свое движение, не кружить, не заплутаться в незнакомом месте. Идти всегда прямо. Вот в чем секрет! А где прямота моей дороги? Как жить, чтобы не раздваиваться?..

— Эй, парень! — раздался зычный голос водителя автобуса. — Последняя остановка. Дальше идем в парк.

Я вышел и оглянулся. Видимо, час был очень поздний. Лишь в редких окнах горел свет. Да и он как-то неприятно подмигивал, будто насмехаясь над моей душевной сумятицей.