Римляне, рабы, гладиаторы: Спартак у ворот Рима - Гельмут Хёфлинг

Однако неточности относительно сил рабов никак не меняли достоверности слухов, которые сгущались все более и в конце концов превратились в уверенность: восставшие действительно не уходили, а наступали.

Что или кто заставил Спартака принять такое решение? Разве последней своей победой, одержанной перед воротами Галлии, он не открыл рабам путь на родину? Три или четыре месяца подряд он, как и планировалось, победоносно шел на север, и теперь, после своего очередного триумфа, вдруг добровольно, никем не принуждаемый, развернулся на марше?

Или же все-таки его принудил кто-то (или что-то)?

Об этом нам ничего не известно, и потому решение Спартака продолжает обрастать предположениями ученых.

Возможно, и даже вполне вероятно, что скромного и разумного человека обуяла все-таки гордыня, заставившая его после очередной блистательной победы взяться за реализацию плана, который он сам не так давно считал бессмысленным и опасным, разрушить Рим и освободить полмира или же самому стать правителем Италии.

Относительно неожиданного разворота Спартака выдвигается также гипотеза, что в принятии такого решения свою роль мог сыграть и царь Митридат, самый неутомимый враг Рима в Малой Азии. Вступил же он в сношения с мятежным Серторием в Испании; точно так же он мог послать своих людей к Спартаку с обещанием помощи в случае, если тот пойдет на Рим и поставит тем самым под вопрос само существование империи.

Но наиболее веско звучит все-таки предположение, что Спартаку свою волю навязали повстанцы, уверенность которых в собственных силах после побед над римлянами все возрастала. Упоенные победами, они и слышать не хотели об уходе из Италии, рассматривая ее в качестве верной добычи. Если бы Спартаку действительно удалось вывести их на родину, то там их, конечно, ожидала свобода, однако одновременно и труд, и даже борьба за существование в малоцивилизованных землях. Разве разбойничья жизнь в благословенной Италии, к которой они уже успели привыкнуть, не была куда удобней и приятней? А уж как бы они зажили, когда Рим падет к их ногам!

Отказ войска покинуть благословенную Италию большинством историков рассматривается в качестве наиболее вероятной причины изменения планов Спартака. Наверняка Спартак и в этот раз пытался образумить своих солдат, вновь и вновь напоминая невеждам о римской военной машине, которая рано или поздно сметет их, словно горная лавина. Но, как и ранее в подобных случаях, они оставались глухи ко всем предостережениям и приказам. Обуянные желанием идти прямо на Капитолий, они не слушали просьб и резонов своего вождя, руководствовавшегося доводами разума. Ему не удалось уговорить дикие орды, во главе которых он стоял, следовать ранее намеченному плану, ибо к его разуму, осторожности и мудрым советам они прислушивались лишь в час опасности; воспламененные же собственными победами и удачами, они следовали голосу желаний, гордыни и самообмана. Как и в первый год войны, Спартак скрепя сердце сдался под напором своих приверженцев и подчинился их воле.

После того как жребий был брошен, Спартак предпринял все для того, чтобы успешно реализовать намеченное. Стремясь увеличить мобильность войск, он приказал сжечь все ненужные вещи, а лишний тягловый и вьючный скот забить. Аппиан сообщает, что по той же причине он распорядился перебить всех пленных, и мы не имеем никаких оснований не верить ему, хотя некоторые исследователи склонны рассматривать это утверждение Аппиана как римскую пропаганду.

О том, насколько он торопился завершить начатое, свидетельствует хотя бы его отказ принимать в свою армию новых беглых рабов и поденщиков, толпами сбегавшихся к своему освободителю. Спартак считал свое войско достаточно сильным и не желал более останавливаться, ибо увеличение численности конечно же делало его менее маневренным. Теперь ему требовалась именно быстрота, ибо если Рим и можно было чем-то одолеть, так только лишь стремительным натиском.

Спартак знал свое дело, и удача сопутствовала ему и на этот раз. Лишь в Пицене, области средней Италии, протянувшейся вдоль Адриатики от Анконы до Пескары и ограничиваемой в континентальной части полуострова Апеннинами, римское войско попыталось остановить продвижение рабов. И хотя Плутарх ничего не сообщает об этом, Аппиан упоминает о «большой битве» и «большом поражении римлян». Если следовать его версии и убеждению большинства исследователей, то во главе легионов опять стояли консулы Лентул и Геллий, а возможно, и пропретор Аррий. Как бы то ни было, но в дальнейшем развитии событий это ничего не меняет.

Не прошло и месяца с тех пор, как Спартак из долины реки По отправился в поход на Рим, и теперь, как и тогда, когда он стремился попасть в Галлию, путь его был открыт. Так, по крайней мере, казалось.

«Ганнибал у ворот!» — полтора столетия назад этот вопль раздавался над Римом, когда в 211 г. до н. э. городу на Тибре угрожал карфагенский полководец, вторгшийся в Италию во главе экспедиционной армии.

Не меньшие страх и отчаяние воцарились в городе, когда там стало известно о подходе к его стенам армии рабов под предводительством Спартака. Жители заколачивали двери и окна, прятали деньги и ценности, устраивали укрытия для женщин, девушек и детей. Они хорошо знали, что творилось после взятия городов рабами. В городе начались грабежи, торговцы позакрывали лавки и магазины, а столь чувствительная к такого рода событиям деловая жизнь большого города остановилась. В то время как одни падали ниц перед алтарями богов, моля их о помощи, другие в страхе собирались у ворот города и расспрашивали каждого вновь прибывшего о том, как далеко или как близко от стен Рима находятся банды Спартака.

Но Спартак переменил решение идти на Рим. «Он считал себя еще не равносильным римлянам, так как войско его далеко не все было в боевой готовности и не в достаточной мере вооружено; ни один италийский город не примкнул к ним; его войско состояло из рабов-перебежчиков и всяких попутчиков», — сообщает Аппиан.

Словно пробуждение от ночного кошмара восприняли жители Рима весть о том, что армия рабов идет мимо города, направляясь в Южную Италию. Ужасам осады и взятия города рабами не суждено было, к счастью, стать действительностью.

В чем же причина столь неожиданного изменения планов фракийца?

В данном случае, как и во многих других, связанных с восстанием под предводительством Спартака, надежные сведения отсутствуют, и тем большими оказываются возможности для построения всякого рода гипотез.

Так почему же Спартак отказался от похода на Рим?

Аппиан приводит объяснение, но соответствует ли оно действительности? Несомненно, что какие-то исходные пункты для дальнейших рассуждений оно содержит, но совершенно удовлетворительным признать его нельзя, так же как и любые другие доводы, которые можно было бы привести. Будучи человеком хладнокровным, Спартак конечно же не дал себя увлечь дикой ярости своих орд. После своих триумфальных походов они считали себя непобедимыми, однако Спартак должен был хорошо понимать, что одного только презрения к смерти и удачи недостаточно для того, чтобы длительное время противостоять римлянам, вооруженным значительно лучше. Таким образом, одной из причин нежелания Спартака воспользоваться предоставившейся ему возможностью была недостаточная военная подготовленность его армии.

Не совсем ясно, что имеет в виду Аппиан, когда упоминает о том, что вождь повстанцев не пользовался поддержкой италийских городов: ведь после прошлогодних грабежей, убийств и прочих безобразий, совершавшихся во взятых рабами городах, Спартак вряд ли мог рассчитывать на их поддержку. До тех пор пока его орды наводили ужас на богачей, вряд ли можно было надеяться на то, что жертвы сами откроют ворота палачам.

Гораздо более вероятным представляется, что от Рима как цели похода он отказался из-за все большей необузданности своей армии, уже достаточно проявившейся ранее. Были ли в состоянии его приверженцы, рассчитывавшие всегда лишь на легкую и быструю поживу, выдержать невзгоды многонедельной, а то и многомесячной осады столицы? Кто знает, что предприняли бы они, потеряв терпение?

В случае осады следовало также рассчитывать и на то, что сенат призовет на помощь еще одну армию, например прославленного Помпея, сняв ее с испанского фронта. Нельзя исключить также и того, что перед лицом грозящей опасности Рим заранее распустил соответствующие слухи. Кто знает, насколько велики были потери рабов в последней большой битве в Пицене: античные историки на этот счет молчат. Возможно, Спартак потерял много бойцов и боялся нового кровавого столкновения с врагом.

Легко представить себе, что Спартак вообще не собирался идти на Рим. Когда после победы при Мутине в долине реки По рабы отказались повиноваться ему и вместо Альп потребовали вести их на юг, прямо на Капитолий, Спартак мог лишь сделать вид, что уступил их требованиям, надеясь разубедить их по дороге. Может быть, ему удалось сделать это после битвы в Пицене? Рабы действительно одержали там еще одну блестящую победу, но какой ценой? Мы этого не знаем и никогда, по-видимому, не узнаем.