Испанские нищие (Beggars of Spain) - Nancy Kress

– Мисс Кэмден, это эксперимен...

– Я жду, – повторила Лейша.

Телохранители оттеснили ее от врача, встав между ними. Комната была полна охранников.

Эрик коротко ответил:

– Я отдал долг.

– Вот так?

– Последняя возможность стать человеком.

– Он и так был человеком! Как ты посмел ставить опыты...

– Мы сами – тоже результаты эксперимента, и неплохие, – в голосе Эрика послышалась такая уверенность, что у Лейши перехватило дыхание. Была ли она сама когда—нибудь такой молодой?

– Ты всегда ожидаешь самого худшего, Лейша, – продолжал Эрик. – Да, я рисковал, но эксперименты с четырьмя другими пациентами прошли удачно...

– Рисковал! Чужой жизнью! Это медицинское учреждение даже не имеет лицензии!

– Простите, – вмешался врач, – у меня есть разрешение на...

– А сколько научных учреждений теперь могут этим похвастаться? – спросил Эрик. – Ишаки запрещают эксперименты. Они свернули генемодные исследования, прежде чем те превратились в более сильное оружие и подорвали их статус—кво... Лейша, все другие пациенты после такой операции чувствуют себя хорошо, стали спокойнее, они лучше управляют своими эмоциями...

– Эрик, как ты смел принять подобное решение! Ты меня слышишь? Дру этого не выбирал!

На какое—то мгновение Эрик снова превратился в угрюмого, сердитого ребенка.

– Я тоже не просил, чтобы меня сделали таким. Папа выбрал за меня, женившись на Неспящей. Кому вообще предоставляется возможность выбора?

Лейша уставилась на него. Он не лукавил. Внук Алисы, привилегированный изгой, считал, что такое положение сделало его мудрым.

Но разве не все они так считали? Начиная с Тони?

В глубоком сне, причмокивая, Дру сосал несуществующую грудь.

В комнате медленно светлело: серые тени образовали жемчужный туман, а потом все залил чистый и бледный свет. Дру попытался повернуть голову, изо рта потекла струйка слюны.

Нечто исключительно важное появилось у него в голове. Оно и было им самим. А вот почему он находится в этой комнате, он не знал.

Некто в белом произнес:

– Он проснулся.

Лица распускались над ним, как цветы. Медсестры искоса поглядывали друг на друга. У низенького, оливково—смуглого врача сильно дергался левый глаз. В сознание Дру проник страх этого человечка в виде ломаной красной линии, которая внезапно стала трехмерной, и тотчас слилась с очертаниями тревоги и вины Дру. Дру понял, что понимает этого врача, который всю жизнь балансировал на грани страха, не ради богатства, но чтобы убежать от небытия, таящегося в нем. Этого человека никогда не удовлетворял собственный успех – но неудача означала уничтожение. В одно мгновение Дру прочувствовал жизнь этого человека, пропустив ее не через сердце – он не испытывал сострадания, – а сквозь оболочки мозга.

– Поднимите голову, – резко сказал врач.

Экран справа начал монотонно попискивать. Врач пристально следил за показаниями прибора.

В комнату вбежала Лейша.

При виде ее сознание Дру внезапно обступило множество очертаний, и он не смог произнести ни слова. Она бросила взгляд на экран и положила прохладную ладонь на его лоб.

– Дру...

– Привет, Лейша.

– Как... как ты себя чувствуешь?

Он улыбнулся, потому что на этот вопрос было совершенно невозможно ответить.

– С тобой все будет в порядке, но есть много вещей, которые ты имеешь право знать, – ее голос звенел от напряжения, и Дру увидел это ясно, тонкое равновесие из проблем права и привилегий, с которыми Лейша боролась всю свою жизнь, сделав их частью своей жизни. Он видел чистую, аскетичную форму самой Лейши, сражающуюся с другими беспорядочными очертаниями, которые она пыталась поймать в сети принципов и законов. Борьба имела очертания, но слов для нее не находилось. Он всегда испытывал трудности со словами. Наиболее подходящим было древнее слово "рыцарь", но и оно было слишком бледным для яркой резкой формы Лейши, стремящейся упорядочить мир, лишенный законов. Слово оказалось неверным. Он нахмурился.

– О, не плачь, Дру, дорогой, – сказала Лейша.

Она не поняла, что ему вовсе не хотелось плакать. Дру и сам не понимал, что с ним произошло. Эрик хотел причинить ему боль, но, оказывается, Дру только теперь по—настоящему обрел себя. Мышцы, кости, сердце остались теми же. Но себе он казался необыкновенным.

– Доктор, – сказала Лейша, – он не может говорить.

– Он может говорить, – возразил врач, и его очертания снова вернулись к Дру: истеричное, разросшееся возбуждение и триумф от того, что он не подает виду. – Сканирование мозга не выявило поражений речевых центров!

– Скажи что—нибудь, Дру! – умоляла Лейша.

– Ты красивая.

Как же он раньше не замечал? Волосы Лейши отливали золотом, как у молоденькой девушки, а лицо выражало решительную уверенность зрелой женщины. Как он был слеп? Грудь мягко обрисовывала тонкая материя рубашки; шея напоминала теплую колонну, голубые тени подчеркивали белизну кожи. Как прекрасна Лейша.

Лейша слегка отстранилась хмурясь и спросила:

– Дру... какой сейчас год? В каком городе тебя арестовали?

Он рассмеялся и впервые осознал, что ребра опоясывает липкая лента, а руки все еще привязаны. Эрик встал у изножья кровати Дру, и в сознании Дру стали тесниться новые очертания. Ему открылись тайные замыслы Эрика, начиная с того давнего дня у тополя, когда двое мальчишек дрались не на жизнь, а на смерть. Следом возникли очертания отца Дру, избивающего детей в приступе пьяной ярости, и раненного осколком бомбы горящего Карла. Дру словно со стороны наблюдал за этими уродливыми формами и невыносимо страдал. Он закрыл глаза.

– Он без сознания! – воскликнула Лейша, а врач резко возразил: "Ничего подобного!", – и даже с закрытыми глазами Дру видел очертания, которые порождали он с Эриком. Теперь он понял, в чем главное.

– Лейша... – произнес он еле слышно. А ведь он чувствовал себя таким сильным! Он сделал еще одну попытку. – Лейша, мне нужно...

– Да? Все что захочешь, Дру, все.

Он перенесся в тот день, когда стал калекой. Те же самые очертания. Глубинные, древние, вобравшие в себя не одну человеческую жизнь.

– Программируемый голографический проектор Стонтона—Кэри.

– ?

– Да, – прошептал Дру из последних сил. – Мне он нужен сейчас.

Глава 21.

Мири исполнилось тринадцать. Уже целый год она смотрела передачи Спящих с Земли. Первые месяцы они поглощали все ее внимание, потому что у девочки голова шла кругом. Почему так важны гонки скутеров? Почему эти красавцы и красавицы из "Ночных историй" постоянно меняют партнеров по сексу? Почему у женщин такие громадные груди, а у мужчин большие пенисы? Почему женщина – член конгресса из Айовы обвиняет конгрессмена из Техаса в расточительности, если она сама, по—видимому, тратит не меньше и они все равно принадлежат к разным сообществам? Почему все передачи превозносят Жителей за ничегонеделание – "творческий досуг" – и почти не говорят о людях, которые ведут все дела да еще работают над передачами?

В конце концов Мири нашла ответы на эти вопросы, но они оказались не очень интересными. Похоже, главным критерием Жителей было сиюминутное удовольствие.

Она мысленно построила длинные цепочки, включив принцип Гейзенберга, Эпикура, порочную философию экзистенциализма, постоянные нейроусилителей Раволи, мистицизм, социальную демократию и басни Эзопа. Цепочка получилась хорошая, но часть, взятая из земных "новостей", все—таки была неинтересной.

Мири выяснила, что политическая организация и распределение ресурсов зависело от неустойчивого равновесия между голосами Жителей и властью ишаков, а это, в свою очередь, по—видимому, определялось беспорядочной социальной эволюцией, а не планированием или принципами.

Она решила, что дело в самих Соединенных Штатах, развращенных дешевой И—энергией, богатеющих на продаже патентов за границу, деградирующих, как всегда утверждала бабушка. Мири выучила русский, французский и японский языки и несколько месяцев просматривала передачи на этих языках. Ответы получились такими же неинтересными. Известный французский диктор всегда заканчивал свои передачи фразочкой: "Ca va toujours".

Ни в одной из популярных программ Мири не встретила упоминаний о настоящих научных исследованиях или открытиях, о политических волнениях, о сложной музыке, литературе, о глобальных идеях, подобных тем, которые они с Тони обсуждали каждый день.

Спустя шесть месяцев она уже не смотрела передачи.

Но одно изменение все—таки произошло. Благодаря передачам с Земли она заинтересовалась отцом. Бабушка проводила все больше времени в Лаборатории Шарафи, и Мири обращалась за разъяснениями к отцу. Он не всегда находился с ответами, а те объяснения, которые слышала девочка, создавали в ее мозгу короткие, скособоченные цепочки. Он рассказал дочери, что покинул Землю, когда ему было десять лет, и хотя иногда летал туда по делам, со Спящими общался мало. Для этих целей существовал посредник. Неспящий, который тем не менее жил на Земле. Кевин Бейкер.