Созвездие Стрельца - Анна Берсенева

Полчаса назад, уже предложив Лине выйти за него, Андрей все-таки думал, что не прочь бы еще погулять холостяком. Но теперь эта мысль уже казалась ему мальчишески глупой. А мальчишества в нем вообще-то даже в детстве не было.

– Ты хочешь свадьбу? – спросил он. – Когда?

– Да хоть завтра! – засмеялась она. – Ты удивишься, но – да, я хочу белое платье и Венецию.

– Почему я должен этому удивляться? – пожал плечами Андрей.

– Потому что считаешь, что я не романтичная. Думаешь, забыла, как мы сидели в Чисмене над прудом, я секунды считала, когда ты меня поцелуешь, а ты рассуждал о формальной логике?

Вот уж чего он тогда не заметил, так это чтобы Лина считала секунды до поцелуя! Наверное, он и тогда чего-то в ней не понимал, и сейчас не понимает. Что ж, еще один пункт интереса к ней.

Свадьба состоялась все-таки не назавтра, потому что Лине хотелось покапризничать. Она долго выбирала платье, летала для этого в Париж, в Париже не выбрала, но узнала, что такое, как хочется, есть в Лондоне, и оно действительно ей понравилось…

Андрея она попросила заказать для нее букет невесты, приведя его этим в замешательство, но ненадолго. По цветочным салонам он ходить, конечно, не стал, но в первом же каталоге, который открыл у себя на рабочем компьютере, обнаружился голландский мышиный горошек. Название показалось ему смешным, но цветы понравились: в них, кремовых, бежевых, розовых и сиреневых, была деревенская простота и очевидная для него изысканность.

Когда в день свадьбы Лина увидела букет, то сказала, что и предположить не могла, чтобы у мужчины мог быть такой точный вкус. Андрей удивился – ему казалось, для того, чтобы понять, что эти цветы хороши, никакого особенного вкуса не требуется.

В Венеции пробыли неделю. Андрей попал туда впервые, у него была некоторая настороженность по отношению к этому городу: думал, что увидит помадную декорацию к пошлому спектаклю про любовь. Но Венеция оказалась обшарпанная, дома, вода в каналах, львы и ангелы – все здесь было каких-то невероятно живых цветов, и все ему понравилось.

Подольский завод синтеза полимеров работал хорошо, но для расширения производства требовались инвестиции. Взяли кредит и, забыв про Венецию, погрузились в дела. С помощью своего личного кредита Андрей выкупил у Лины часть акций; партнерство так партнерство. Она была не против, и дальше они вкладывались в производство уже на равных.

Линины родители давно жили отдельной друг от друга и вполне благополучной жизнью. Оба отнеслись к зятю с несколько отстраненной доброжелательностью. Андрея такой стиль отношений более чем устроил.

Его маме Лина не то чтобы не понравилась, но душевной близости с невесткой она не почувствовала. Мама ни словом, ни взглядом не дала это понять, но он все-таки догадался. Андрей уже десять лет жил с ней в разных городах и виделся лишь несколько раз в году – она ни за что не хотела оставить своих подруг, Томск, тихий свой мир и переехать к нему в Москву, – но между ними душевная близость как раз была, потому он и понял. Что ж, мамам обычно не нравятся избранницы сыновей, где-то он что-то такое слышал. И ничего, все живут прекрасно.

В общем, жизнь пошла правильным ходом. Андрей удивлялся лишь тому, что это не потребовало от него каких-то особенных усилий. Он просто работал, за работу свою отвечал и в работе своей стремился достичь большего, чем имел. Это было в самом деле просто и естественно для него, и он не предполагал, что такие нехитрые действия принесут ему прочное положение в жизни. Ему казалось, для того, что называется солидным словом положение, требуется какое-то особенное, выше собственной головы усилие. Но оказалось, ничего такого не требуется.

Поразмыслив над этим, он понял, что особенное это усилие было совершено не им. Он заканчивал школу, был студентом и относился к жизни как к будущему, а какие-то люди в те годы делали что до́лжно под заполошные крики, что они-де разрушители всего великого. И вот потому, что они тогда, хоть и с кучей ошибок, но все-таки сделали что до́лжно, теперь он, Андрей Стрельбищенский, обыкновенным своим усилием получает в своей взрослой жизни то, что было заложено ими в годы его юности как раз ценой усилия необыкновенного.

Это было настолько очевидно для него, что, подумав об этом однажды, больше он к таким размышлениям не возвращался.

До того времени, когда все, что создавалось как его будущее и существовало как его настоящее, вдруг стало уходить из-под ног, как во время землетрясения, рассыпаться, рушиться…

Андрей заметил и осознал это всеобщее крушение раньше, чем большинство людей вокруг него. Но никогда еще собственная догадливость не была для него такой горькой.

Луна ушла из просвета между шторами, и ее место сразу же заняла звезда. Какая, Андрей не знал, он не разбирался ни в звездах, ни в созвездиях. Звезда мерцала не таинственно, а просто и ласково, поэтому смотреть на нее было приятно, как приятно бывает смотреть на человека, у которого нет ни единой темной мысли, и это главное в нем, а потому понятно с первого на него взгляда. Да!.. Именно это – отсутствие чего-либо скрытого, лживого – было главным в Марине. И потому так легко ему было ехать с ней в ночной тишине, и потому он подумал о ней теперь и улыбнулся, вспомнив, с какой наивной серьезностью она сказала, что не каждый стал бы тратить свое время на незнакомого человека и что грипп очень опасен.

Это воспоминание было последним в длинной сегодняшней ночи. Андрей хотел остановить его в себе, закрепить в сознании… И не успел – сон охватил его. Но не напрасно оно появилось в нем, это воспоминание: впервые за весь последний год его сон был спокойным и ясным.

Глава 7

– И тогда я понял, что нужно совсем новое.

– Нужны новые формы? – Тамара улыбнулась. – Вы не первый, кто это понял, знаете?

– Знаю.

Он был очень молод и поэтому насупился. Тамара прикусила язык: зачем обижать талантливого человека? И без нее найдется кому это сделать, и не раз.

Фамилия у него была Синеглазый, и выглядел он совсем ребенком. Если бы Тамара не прочитала справку о нем в пресс-релизе, то подумала бы, что ему лет двадцать, не больше. Но ему было двадцать восемь, он поставил уже с десяток спектаклей и входил в жюри Нормандского фестиваля театральных дебютов.

Глядя на его открытое лицо, видя детскую обиду в его глазах, она подумала о том, что впервые заметила лишь недавно и что было ей не вполне понятно, но тревожно: люди двадцати пяти или даже тридцати лет, и не просто люди, а те из них, которые способны что-то создавать в кино, в театре, да хоть в разведении декоративных рыбок, – совсем не ощущают себя взрослыми. Живут так, будто им еще только предстоит войти в жизнь по-настоящему, а пока они в ней вроде пассажиров поезда: локомотив ведет кто-то другой, и не очень им нужно знать, как он это делает и даже куда вообще ведет. Это еще не их дело, им пока можно смотреть в окно, придумывать стихи о мгновенно возникающих перед глазами и мгновенно улетающих вдаль то ли пейзажах, то ли грезах… А сколько продлится для них это «пока», они не знают и знать не хотят. Да и никто не знает.