Сказки мёртвого мира. Тсс… - Денис Вонсаровский

девочка открыла окно и впустила меня. Она оглядывается на закрытую дверь в глубине помещения, задумчиво теребит мочку – и сама подносит палец к губам: тсс… Что тут скажешь… Безусловная взаимность!

Девочка тихонько отодвигает оконную створку, отходит назад и выжидательно глядит на меня. Какая же она умница! И какая дурочка… Я предусмотрительно отволакиваю труп к дальней стене, накрываю трухлявыми досками и только потом забираюсь в комнату. Здесь тепло, сухо, кровать с матрасом и пахнет плесенью. Уютно. Я оставляю свои грязные башмаки снаружи на подоконнике, бесшумно спрыгиваю на пол и беру девочку за руку, чтобы уложить спать.

Ишь ты, упрямится! Её пальцы выскальзывают из моих, и не успеваю я моргнуть, как она достаёт из прикроватной тумбы небольшую свечку в виде серебристой восьмёрки, округлую макушку которой когда-то раньше уже надкусил огонь. Девочка чиркает о плинтус спичкой, подносит её к фитилю, и комната наполняется мягким светом, который колет мне глаза. Теперь я, наоборот, часто-часто моргаю, пока отвыкаю от темноты. В это время девочка мелькает туда-сюда вместе со своей тенью. Сбрасывает с подоконника на кровать мягкие игрушки и закрывает отодвинутую створку окна, чтобы не сквозило с улицы. Выхватывает из шкафа толстовку и затыкает ею щель под дверью из комнаты, чтобы не светило с другой стороны. Запрыгивает на подоконник, ставит на него свечку, приглашает меня рукой: давай рядом. Трудно устоять перед таким гостеприимным упрямством.

Я тоже присаживаюсь на подоконник – по другую сторону от восковой восьмёрки. На мгновение блестящие – со свечными огоньками – глаза девочки замирают на дощатой куче перед окном. Она кивает на труп, который я так нехитро там спрятал, и заговаривает со мной. Её шёпот звучит тихо-тихо, но яснее ясного – как неумолкаемый голос моего сознания, который не слышит никто, кроме меня. Я отвечаю девочке так же – и мы словно шепчемся мыслями.

– Это твой друг. Угадала?

– Можно сказать и так. Я с ним кое-что пережил.

– Сначала подумала, это твой враг. Не угадала.

– Можно сказать и так. Он со мной кое-что не пережил.

– Ты забавный.

– Ты тоже. Родители спят?

– Это приют.

– Не знал, что ещё есть приюты. Ты всем так окно открываешь?

– Ты первый. Через окно ко мне ещё никто не приходил.

– Почему ты мне открыла?

– Ты мне понравился.

– А если бы я оказался суровым типом?

– Суровые типы мне не нравятся.

– Чем тебя тут кормят?

– В основном травой, но бывает и крысиное мясо.

– Уверена, что крысиное?

– Так говорят.

– А ты сама как думаешь?

– Думаю, как говорят.

– Правильно. Может, тут и эмки есть?

– Конечно, мы сами делаем.

– Да ладно заливать.

– Зуб даю, в соседнем доме лаба. Лекарства, наркота. Мы делаем для бандитов, а они нам за это те же таблетки, еду, охрану. Вот, смотри.

Она задирает рукав пижамы и показывает запястье с рубцом в виде морщинистой кляксы.

– Это я там нечаянно ошпарилась кислотой. Потом два месяца не спала толком, пока заживало. А у тебя что?

– Что что?

– Ну шрамы всякие, раны, болезни.

– Мигрень.

– Так это у всех, норма не считается. Ещё что?

– Ничего.

– Значит, ты особенный.

– Почему?

– Потому что редко встречаются люди без уникальных повреждений.

– Значит, ты тоже особенная.

– Почему?

– Потому что редко встречаются люди, которые думают про других, что они особенные. Ну а этот притон… приют. Долго тебя тут уже держат?

– Меня никто не держит, окно отрыто. Всем бы в такой притон, поверь.

Верю: лекарства, кормёжка, безопасность, постель. Да и по комнате видно, что это живой дом, а не декорированный домик. Стены пестрят рваными журнальными страницами, на которых пучат бицепсы и губы смазливые пареньки. Полки захвачены пластиковыми фигурками супергероев – с их разноцветных костюмов местами облетела краска, но улыбки по-прежнему такие же яркие, как в выцветших от древности комиксах. У окна в углу чернеет письменный стол, на одной половине которого громоздится стопка потрёпанных книг, а на другой валяется светлая дощечка в форме круглого зеркала с продолговатой ручкой. Из его резного отражения глядит такая же девочка, только нарядная – с причудливо уложенными кудряшками, в серёжках шариками и таких же бусах. Вокруг дощечки в творческом хаосе разбросаны инструменты для работы по дереву. В крышку стола воткнут раскладной ножик, ручка которого украшена наклейками с полустёртыми мультяшками. Что тут скажешь… Девчонка.

Я беру со стола ближайшую книгу с волнистыми от сырости страницами. Кормак Маккарти, «Дорога»1. Понятия не имею, кто такой Кормак Маккарти и что за «Дорога», но не сомневаюсь, что она у него куда светлее, ровнее и сытнее, чем у меня. Я показываю книгу девочке.

– Растопка или просто хлам?

– Вообще-то, очень даже ничего книжуля.

– Умеешь читать, значит?

– Конечно.

– Здесь научилась?

– Ага, Мадам Любовь научила, это её приют. Она очень добрая, ты бы видел, как она распекает наших бандитов, если они нам чего не так. На самом деле её зовут по-другому, но для меня она Мадам Любовь. Ну, как в книжках про всяких благородных дамочек. А ты умеешь читать?

Я открываю книгу на первой попавшейся странице, останавливаюсь взглядом на коротком диалоге и выразительно читаю, насколько это применимо к шёпоту.

– Что это, пап? – Сморчки. Это сморчки. – Что такое сморчки? – Грибы такие. – Их можно есть? – Можно. Возьми, попробуй. – Они вкусные? – Попробуй. – Очень даже ничего.

Я ухмыляюсь про себя: не ошибся насчёт дороги. Закрываю книгу, ловлю на себе восхищённый взгляд девочки – и ухмыляюсь уже не про себя.

– Меня папа научил. С детства шпарю всё, что попадётся. «Дорога» вот ещё не попадалась.

– Повезло тебе с папой.

– Это точно. Раньше он работал учителем истории в школе. Ну пока наша история не кончилась. Долго жил один, потом нашёл меня. Уже старый был, ходил с палочкой.

– В смысле нашёл?

– Меня совсем маленьким выбросили в мусорный бак на улице и засыпали хламом. Видимо, чтобы я умер и меня никто не нашёл. И не сожрал. Ни до, ни после смерти. Но папа нашёл, мой настоящий папа. Он мне часто рассказывал о старом мире и многому научил, не только читать.

– Чему ещё?

– Например, что других убивать нельзя. Даже если они хотят убить тебя. Защищайся, но не переходи черту. За ней перестаёшь быть человеком. И вернуться невозможно.

– Ты ещё живой. Это работает.

– Папу давно убили, это работает не всегда.

– Прости… Вам обоим друг с другом повезло. Чему ещё ты научился?

– Что людей жрать нельзя. Этому меня научила мать, моя ненастоящая мать. Она меня вышвырнула, но хотя бы соизволила не дать никому сожрать. Я это усвоил.

– Хм, когда ты говорил в общем, то сказал «выбросили». А сейчас, про маму, – «вышвырнула», «соизволила». Думаю, она сделала так не со зла, а вынужденно, не сердись на неё. Пусть она будет твоей мамой, а не матерью. Как папа.

Я небрежно бросаю книжку обратно на стол.

– Я услышал твой совет. А вот тебе мой: никому не рассказывай